---

Продолжение. Начало здесь

---

3. Национальный музей в Кракове: первые открытия

«Южная Польша — одно из красивейших мест в России». Прав был Николай Степанович Гумилев, ох, как прав! И особенно красива она осенью, в октябре, когда на синеющих на близком — рукой подать! — юге Бескидах покрывающие их леса одеваются в буйный и яркий наряд, и доселе серо-зеленая масса расцвечивается оранжево-красным, коричнево-бордовым, желто-золотистым...

Ошеломительно прекрасное зрелище!

И Краков осенью хорош — куда-то исчезают толпы назойливых туристов, уходит душная летняя жара, возвращаются в разумные рамки цены...

Нет, что ни говорите, а приезжать в этот город нужно в октябре. Самое время погулять по Плантам, Королевской дороге, Вавелю, Казимежу! Обойти Барбакан, выпить глинтвейну на улочках Старего Мяста, на площади Яна Матейки постоять у памятника героям Грюнвальда...

И непременно положить четыре гвоздики на постамент памятника маршалу Коневу — пусть осатаневшие от безнаказанности краковские городские власти и снесли его во времена оны, но это никак не отменяет того факта, что блестящий маневр Четвертого Украинского фронта спас город в сорок четвертом…


Но прогулки по Кракову в этот раз не были целью нашего приезда в город — куда важнее было попасть в дом (или, как его тут называют, «каменицу») Лозиньских на улице Пилсудского. Собственно здание Национального музея расположено на аллее Адама Мицкевича, там же хранятся его фонды; а вот документы, имеющие косвенное отношение к живописи и ваянию (среди которых — архив суда по делу Наливайко, который, собственно говоря, мне и был нужен) — сбагрены в архив на Пилсудского.

Музей Народовы — вообще-то художественный, главное, для чего он был построен (в довольно, кстати, эклектичном стиле, здесь и конструктивизм, и сталинский ампир, и минимализм эпохи ПНР — что не мудрено, ибо здание возводилось с 1934 по 1970 годы) — выставление на всеобщий обзор полотен польских художников, посему естественно, что непрофильные активы из этого храма живописи, зодчества и ваяния удалены с глаз долой и из сердца вон…

О сложных перипетиях, сопровождавших доступ к документам следствия по делу рокоша Наливайко, я умолчу — дело прошлое. Доступ, в конце концов, был получен — хотя и не без финансовых потерь.

Гораздо хуже, что некоторые документы этого следствия (фотокопии, разумеется — но цифровые, что есть безусловный плюс краковским архивариусам) были написаны на вульгарной латыни, большинство — на старопольском, многие казались просто нечитаемыми из-за выцветших донельзя чернил и почерневшей от многих веков хранения бумаги (да и хранились они в архиве сугубо как образцы старопольского уставного письма и средневековых юридических документов — а посему пребывали в хаотическом беспорядке).

К тому же документов оказалось до обидного мало — следствие шло в Варшаве, новой резиденции короля Жигимонта III Вазы (многие ошибочно полагают, что с переносом резиденции сменилась и столица Речи Посполитой — что не так, Варшава стала столицей де-юре лишь в 1791 году, за три года до завершения истории старой Польши), и далеко не все бумаги были отправлены в старую столицу.

Но даже то, что нашлось — с любезной помощью пана Зыгмунта Лебета, палеографа, энциклопедиста, полиглота и просто чертовски приятного человека — дало немало пищи для раздумий…


Кем, по вашему мнению, должен быть человек, если за него отдают княжну из рода Гедиминовичей? Сыном гусятинского мещанина? Или все же как минимум Рюриковичем?

Княжна Елена Ружинская из рода Наримунтовичей-Ружинских (пусть и младшей ветви, не важно — кровь-то все равно Гедимина!) сочеталась браком с Северином Наливайко (с полного и абсолютного согласия всех родственников, кстати!) в 1581 году, ей на тот момент было семнадцать лет (умерла в 1624-м, будучи по тем временам в весьма преклонных летах — шестьдесят лет для XVII века практически мафусаилов век!); ее супруг, согласно церковной записи, был на десять лет старше.

В 1582 году у молодой семьи родился первенец, Григорий, в 1584 — дочь Анна, в 1587 — Мария. Ну а потом папаше стало не до семейных радостей, он погряз в большой политике, которая по итогу и довела его до цугундера…

Дата рождения Григория Наливайко — 1582 год — меня сразу царапнула где-то глубоко внутри; но тогда я особого внимания на это не обратил.

Ну, восемьдесят второй и восемьдесят второй, делов-то... В один год с царевичем Дмитрием, сыном Марии Нагой. Одногодки, и что с того? Мало ли одногодок царевича родилось тогда?

Тем более — дальше начались собственно документы следствия, и они казались куда интересней всяких фамильных изысканий!


Советская (а потом и незалежные российская, украинская и белорусская) историческая традиция заносила восстание Наливайко в реестр национально-освободительных и классовых выступлений — в действительности же этот рокош ни к национальным, ни тем более к классовым трениям никакого отношения не имел.

И вообще, до декабря 1595 года этот рокош, как бы это ни дико звучало сегодня, ВООБЩЕ НЕ БЫЛ ПРЕСТУПЛЕНИЕМ с точки зрения королевской и великокняжеской юстиции!

Ну, собрал достопочтенный пан ватагу босяков, ну повесил десятка полтора ксендзов, панов и им сочувствующих в Луцке, ну захватил Могилев и Слуцк и обложил их контрибуцией — дело обычное, для XVI века вообще житейское! Такими забавами промышляли едва ли не все магнаты Речи Посполитой в те времена…

А вот когда Северин Наливайко, будучи в Речице, посмел выдвинуть королю Жигимонту III ПОЛИТИЧЕСКИЕ требования об отделении казачьих земель между Днестром, Днепром и Южным Бугом от Польши — вот тогда уже игра пошла всерьез...

В декабре 1595 года доселе обычный шляхетский рокош, коих в Речи Посполитой было тринадцать на дюжину едва ли не каждый год, сделался сепаратистским мятежом — и лишь после этого на восточное Полесье к Киеву был отправлен коронный гетман Сталислав Жолкевский с королевским войском — бросив войну с турками и оставив на произвол судьбы освобожденные районы Молдавии…

При этом следствие, надо отдать должное его профессионализму, к мелочам не придиралось, вычленила главное и добивалось от Северина ответа на один-единственный вопрос.

А именно — пытошных дел мастерам до скрежета зубовного хотелось знать, кто именно подвиг пана Наливайко на писание злодейских писем королю, с чьей легкой руки предводитель обычного рокоша вдруг решил сделаться государственным преступником, посягнувшим на святое — территориальную целостность Речи Посполитой?

Причем следователи прямо называли фундатора мятежа, примерно так: «А не его ли милость князь Константин Василий Острожский ввел вас, пан Наливайко, в соблазн государственной измены? Не с его ли подачи и не на его ли деньги вы подняли свой мятеж? И не он ли должен был стать главой Княжества Русского, если бы, паче чаяния, ваш движняк увенчался бы успехом?»

Я молча преклоняюсь перед мужеством Северина Наливайко. До самой своей смерти он не сказал в адрес князя Острожского ни одного худого слова, не признавшись ни в чем своим палачам...

Железной стойкости человек!


На следующий день меня ждали Кальвария Зебжидовска, Вадовице, Освенцим, Бендзин, Угол трех императоров и Пшчина, но об этом — в следующей главе.


4. Малопольша и Верхняя Силезия: по пути Дмитрия Сангушко

Королевский суд в Кнышине, назначенный на 5 января 1554 года и долженствующий вынести приговор по делу незаконной выдачи замуж Эльжбеты Острожской (по жалобе ее матери, Беаты Костелецкой) так и не дождался обвиняемых в самоуправстве (насильственном наложении брачных уз на несовершеннолетнюю и пренебрежении прямым запретом на сие действо со стороны одного из законных опекунов новобрачной, короля Сигизмунда II Августа) князей Константина Василия Острожского и Дмитрия Сангушко.

Первый манкировал вызовом на суд, поскольку считал себя, по крайней мере, не ниже Сигизмунда II Августа по социальному статусу (а в плане финансовом — куда выше!), и полагал себя вправе решать судьбу племянницы самостоятельно, без оглядки на мнение сомнительных родственников и сторонних опекунов.

Ну а второй знал, что ничем хорошим этот суд для него не кончится, и вместо того, чтобы направиться в свою Каноссу под Белосток — из Влодавы тронулся на юго-запад, в Богемию, в Роуднице-над-Лабой, чтобы в замке, принадлежащем тестю Константина Василия Острожского, Яну Тарновскому, переждать трудное время.

От Влодавы до Люблина, через Красник на Аннополь и далее на Краков, а затем через Кальварию Зебжидовску и Вадовице к силезской границе — таков был путь беглых молодоженов.

Князь Дмитрий переодел Гальшку в платье своего челядинца — в тщетной попытке замести следы; за первых двенадцать дней марша маленькому отряду удалось преодолеть расстояние от Влодавы до Велички, где был сделан первый большой трехдневный привал (отдохнуть и отпраздновать Крещение Господне).

По нынешним временам дорога плевая, 384 километра, обычно ее пролетают (хотя — как пролетают? Неторопливо проползают, средняя скорость пятьдесят семь километров в час, населенный пункт за населенным пунктом) за шесть часов — и это при условии снисходительного отношения к ПДД и пары-тройки остановок в пути.

В середине же XVI века скорости были несколько иными — но все же тридцать два километра в день даже для тех времен — какой-то уж совсем скромный показатель. А учитывая, что над князем висел приговор о баниции — лишении чинов, званий и имущества — так и вовсе подозрительный.

Князь Сангушко хотел быть схваченным? Или такая низкая скорость передвижения диктовалась иными обстоятельствами?


19 января 1554 года из Велички князь Дмитрий, его жена, переодетая стремянным, трое конных слуг и две вьючные лошади с самым необходимым багажом — двинулись к силезской границе.

Самым коротким путем была дорога на Хжанув (за ним сразу начиналась Силезия) — но Сангушко повел свой отряд почему-то южнее, даже не по пути на Затор и Освенцим, а по дороге на Кальварию Зебжидовску, Вадовице, Витковице — имея целью остановиться на отдых в Пщине.

Почему был выбран означенный маршрут — одному Богу известно, а вот почему вторым промежуточным пунктом стал Плейсс (он же с 29 мая 1922 года — Пщина) — понятно более чем. Княжество Плейсс было в 1548 году продано Иоганном Турзо князю Балтазару фон Промнитцу, епископу Бреслау. А австрийский нобилитет (Силезия в те времена была под Веной) имел серьезные претензии к Сигизмунду II Августу — причем претензии, как сейчас бы сказали, гуманитарного характера.

5 мая 1543 году король сочетался браком с Елизаветой Австрийской, сестрой Фердинанда I, императора Священной Римской империи. Через два года, в июне 1545 года, сестричка императора скончалась в Литве при весьма загадочных обстоятельствах.

Вдобавок к этому, отношение к австрийской принцессе при дворе в Кракове во время ее краткого там пребывания было крайне негативным — что также не добавляло симпатий австрийских князей к польскому королю; ну а уж когда из Вильни пришла черная весть — среди венского истеблишмента отношение к Сигизмунду II Августу дошло до точки замерзания...

Поэтому Дмитрий Сангушко и стремился в Плейсс — враг моего врага мой друг, принцип известный!

Поздним вечером 21 января 1554 года маленький отряд появился у ворот замка князя фон Промнитца — уповая на его гостеприимство.

Три дня понадобилось князю Сангушко для того, чтобы преодолеть каких-то девяносто шесть километров! Опять максимальный переход в тридцать два километра в день! Пешком — и то было бы быстрее...


Но до Пщины мне еще надо было доехать — что, учитывая сверхплотный трафик узких дорог Малопольши, было задачей довольно нетривиальной.

С которой я, кстати, блестяще не справился — довольно успешно проехав Кальварию Зебжидовску (и став свидетелем трогательного паломничества детей к первой конфирмации), Вадовице (в котором изумился масштабом работ по увековечиванию памяти Иоанна Павла II, как известно, родившегося в этом городке) и Анджыхув — в Кентах (помните — Пацанув по дороге от Сандомира до Велички? Из той же оперы городок…), я свернул не на ту дорогу.

И по итогу вместо трассы на Бельско-Бялу и Пщину под колесами моего Росинанта оказалась дорога на Освенцим.

О том, что еду я не на запад, а на север, я начал догадываться лишь километров через двадцать — когда на указателях замелькал Освенцим, которого, если судить по моей карте, там не должно было быть в принципе.

Слава Богу, расстояния в Малопольше детские — остановившись перед самым Освенцимом, глянув на карту и с прискорбием убедившись, что заблудился, я тотчас же составил новый маршрут — дабы, раз уж так легла фишка, заехать в Бендзин, посмотреть на Угол трех императоров и уж потом добраться до Пщины.


Сказано — сделано!

В Домброве-Гурничной мы с «СААБом» проехали под самым, наверное, длинным в Силезии углепроводом — к счастью, недействующим, но все равно, производящим неслабое впечатление.

Угледобыча в Силезском угольном бассейне за последние годы подсократилась, многие технологические механизмы перестали использоваться, но их демонтаж, по ходу, слишком дорог — вот и стоят они памятниками польской, почившей в бозе, тяжелой промышленности…

В Бендзине я остановился пофотографировать у цитадели, где в 1588-1589 годах мотал свой срок эрцгерцог Максимилиан III Австрийский.

Год заточения эрцгерцог схлопотал за попытку сесть на престол Пястов — когда после смерти Стефана Батория этот предмет мебели оказался вакантным, и Максимилиан решил, что он — лучший претендент на должность польского короля.

Собрав небольшую армию, эрцгерцог явился в Польшу садиться на престол — но, как выяснилось, у канцлера Речи Посполитой Яна Замойского были на этот счет собственные взгляды. Последний полагал, что куда лучшей кандидатурой для Польши является Сигизмунд Ваза — хоть чисто формально и не Ягеллон (папа — увы, шведский кронпринц Юхан), но все же внук Сигизмунда Старого и сын Катерины Ягеллонки.

Вопросы крови в те времена стояли куда как выше, чем в наши...

В общем, войско Замойского накостыляло австрийцам, а самого Максимилиана взяло в плен. И чтобы из него выбраться — эрцгерцогу пришлось уговорить своего папу, императора Рудольфа II, подписать крайне неприятный договор с поляками об окончательном переходе Спиша под руку Кракова.

И, скажу вам честно, эрцгерцог еще легко отделался, многим претендентам на престол их неудачи стоили куда дороже..


Следующим пунктом на пути к Пщине стал Угол трех императоров — место более чем символичное. С 1815 по 1914 здесь сходились границы России, Германии и Австро-Венгрии — как бы дико и странно это сегодня ни звучало.

От крайней точки России до Будапешта в те времена было смешное расстояние — всего 440 километров, до Вены — 398, до Братиславы — 365. Рукой подать, практически!

Постояв у слияния Белой и Черной Пшешм у монумента, олицетворяющего прежний раздел Европы (поляки, кстати, в надписи на нем каким-то мистическим образом избежали упоминания о том, что в 1795-1918 годах никакой Польши не существовало в природе!) и зафиксировав этот факт, я, наконец-то, тронулся в Пщину. И уже на закате добрался до княжеского дворца — от которого с трудом добрел до отеля «У Михалика».

День выдался крайне насыщенным!


Продолжение следует...

 

Ах, да. Все эти красоты оказались мне доступны благодаря спонсору, о котором я и упоминаю, согласно заключенным договоренностям: bravotour.ru Пусть земля ему будет пухом… тьфу, то есть — сто лят! Совсем закрутился я по этой Польше…