---

Окончание. Начало здесь

---

 

7. Григорий Наливайко, сын Северина и Елены, государь московский и всея Руси

Из Яромержа домой решено было возвращаться по дальнему пути — через Брно, Братиславу, Эстергом, Будапешт, Банска-Бистрицу и Краков. Причем сугубо из соображений краеведческих, решительно никаких иных причин для такого круга не было.

Время еще оставалось, так почему бы не прокатиться по Восточной Европе, благо командировочных еще имелось изрядно? Плюс к этому — дорога, как ничто другое, способствует размышлениям — а подумать ох как было над чем...

Цель поездки вроде была достигнута, доказательство того, что у Дмитрия Сангушко и Гальшки Острожской мог родиться сын, который, с большой долей вероятности, стал известен в истории, как Северин Наливайко — найдено, но какая-то подспудная тревога... даже нет, не тревога, а некая недосказанность — не позволяла спокойно засесть в ресторане «Таверна» у мини-Карлова моста в Ждьяре-над-Сазавой (на этом мосту постройки середины XVIII века тоже установлены статуи, как на его «старшем брате» в Праге) и отдать должное вепреву колену и «Праздрою» с «бехеровкой».

Не выходил у меня из головы старший сын мятежника Наливайко...






Дорога стелилась под колесами моего «СААБа», пейзажи Моравии вокруг радовали глаз, мелькнул поворот направо, на Славков, который в 1807 году был Аустерлицем — а мысли продолжали крутиться вокруг семейства гусятинского бунтовщика, в конце XVI века едва не поставившего Речь Посполитую на грань катастрофы.

С супругой пана атамана все более-менее ясно, да и с дочерями хотя бы какая-то определенность есть: жена Наливайко с дочками в 1597 году переехала под Плоцк, где в последующем отдала их замуж за местных шляхтичей из рода Циолковских (Константин Циолковский весьма гордился своим происхождением!) — а вот куда делся старший сын, история умалчивала, после 1596 года все упоминания о нем исчезли из бумаг Острожских...

Между тем, просто безвестно пропасть где-то в степях Дикого поля этот парень не мог — не то происхождение!

Григорий по отцу был Рюриковичем и Гедеминовичем, по матери, Елене Ружинской — Наримунтовичем, тоже князем Гедиминова рода, пусть и младшей ветви. Отроков с такой родословной на то время в Восточной Европе было раз, два и обчелся...

Царевич Дмитрий Иоаннович, сын Ивана Грозного, правнук Софии Палеолог, племянницы последнего римского императора, злодейски убиенный в Угличе — и то, пожалуй, в знатности рода уступал сыну Северина...

СТОП!

12 октября 2014 года, Венгрия, окрестности Эстергома, около двух часов пополудни. Именно здесь мне пришла в голову мысль, которой я считаю нужным поделиться с уважаемым читателем.


Итак.

Человек, официально признанный 20 июня 1605 года в Москве, на Лобном месте, чудесно спасшимся царевичем Дмитрием, с 17 мая 1607 года называемый Лжедмитрием, а в исторической литературе второй половины XIX века ставший Лжедмитрием Первым — был Григорием Наливайко, сыном Северина, несостоявшегося князя Русского, внуком Дмитрия Сангушко, Гедиминовичем и Рюриковичем, князем по рождению и принцем крови.

И НИКЕМ ИНЫМ!

Все забавные байки о Гришке Отрепьеве, итальянском монахе, внебрачном сыне Стефана Батория, которые-де могли загримироваться под чудесно спасшегося царевича Дмитрия и сесть на московский стол — мы отметаем. Не те люди сидели в Боярской думе, чтобы даровать право называться государем московским и всея Руси каким-то мутным проходимцам.

Да если бы выжил и действительно чудесно спасся царевич Дмитрий — он бы по праву сел бы на престол предков; но он был убит в Угличе еще ребенком.

Григорий Наливайко по знатности рода ничем убиенному Дмитрию не уступал — следовательно, московская княжеская верхушка вполне могла дать согласие на занятие им престола.

Этот вариант давал реальным властителям Руси прекрасную возможность править страной, ничем не рискуя — вся ответственность будет на молодом царе, который, не имея на Москве никаких связей — кровнородственных, служилых, деловых — в этом случае становился просто послушным исполнителем воли тех, кто посадил его на престол.

И самое главное — за спиной Григория Наливайко стоит тот, кто подвиг его отца на мятеж против Сигизмунда III Вазы, и кому корона московских царей на его голове — самый простой способ избавиться от впавшего в яростный католицизм польского короля.

Я говорю о Константине Василии Острожском...






В 1597 году из публичного пространства Речи Посполитой исчезает Григорий Наливайко, сын казненного в Варшаве вождя сепаратистов. В возрасте 15 лет. Кстати, в Статуте Великого княжества Литовского 1588 г. имелся раздел VI «Аб апеках», нормы которого регулировали правоотношения в сфере опекунства.

В статье 1 раздела VI Статута указывался возраст наступления совершеннолетия — для лиц мужского пола — 18 лет, женского — 13 лет (что, кстати, ставит под сомнение юридическую состоятельность обвинения князя Дмитрия Сангушко в нарушении закона, Гальшке на момент женитьбы уже исполнилось 14 лет).

Восемнадцать Григорию Наливайко исполнилось в 1600 году. А в 1601-м Константин Василий Острожский посылает в Москву своих доверенных людей.

Зачем? Чтобы вступить в переговоры с московскими влиятельными персонами — о которых пишет С.М.Соловьев:
 

«внутренним врагам Бориса, терзавшимся мыслию, что Годунов на престоле, грозимым ежечасно тяжелою опалою, это появление было более чем выгодно, оно вполне соответствовало их цели, ибо им надобно было орудие, которое было бы так могущественно, что могло свергнуть Годунова, и в то же время так ничтожно, что после легко было от него отделаться и очистить престол для себя».

И Константин Василий Острожский предлагает им избрать таким орудием сына Северина Наливайко, Рюриковича и Гедиминовича по крови, и предоставляет им доказательства высокого происхождения претендента.


Далее. Первое явление Лжедмитрия произошло в Киеве, в 1601 году — но успехом не увенчалось, игумен Лавры указал «московскому царевичу» на дверь.

В последующем следы «чудесно спасшегося отрока» появляются в Дерманском монастыре в 1602 году — где в это время занимается книгопечатанием... Демьян Наливайко!

Какое неожиданное совпадение, правда?

Дальше — еще интересней, три месяца будущий государь московский проводит в Остроге, при дворе князя — где тогда был, как модно сейчас говорить, «интеллектуальный центр» Литовской (пардон, уже польской) Руси.

И вот, поднатаскавшись, набравшись ума и отточив манеры — «чудесно спасшийся отрок Дмитрий» объявляется в Брагине, в имении князя Адама Вишневецкого — и сановный магнат признает в простом конюхе наследника Московского престола... Ну а дальше вы все знаете.

И если Лжедмитрием I был Григорий Наливайко — то все якобы несуразицы, нестыковки и странности его воцарения и недолгого правления тут же ими быть перестают.

Это была персона, устраивающая ВСЕХ — во всяком случае, тех, кто реально правил Московским царством — и поэтому он стал царем. Война Годунова с Лжедмитрием после Кром обрела характер обычного «договорняка» — военачальники «царя Бориса» публично клялись ему в верности, тем временем тайно отсылая гонцов к «самозванцу» и выторговывая себе сладкие куски власти.

Становится понятно, отчего так легко открыли свои ворота Моравск, Чернигов, Путивль, отчего войско князя Мстиславского уступило отрядам «самозванца» под Новгород-Северским, почему под его знамя перешли Рыльск, Севск, Курск, Кромы, почему ему присягнул Басманов, почему ему открыла ворота Москва.

Константин Василий Острожский сделал московским боярам предложение, от которого те оказались не в силах отказаться — и то, что впоследствии Лжедмитрий I был свергнут и казнен, означало лишь то, что он, вопреки договору Острожского с коллегами из Москвы, всерьез решил быть царем, наплевав на продиктованные ему условия царствования...


8. Долгий, долгий путь домой...

Эстергом... В 1595 году город штурмовала армия Карла фон Мансфельда (за полгода до этого, 29 сентября 1594 года, Эстергом был сдан туркам, за что начальник австрийского гарнизона был впоследствии казнен).

В ту войну (в истории известной, как Тринадцатилетняя) больших боев главных сил практически не было, одна лишь битва 25 октября 1596 года у Мезе-Керестеш могла претендовать на звание «генерального сражения» — в основном стрельба, резня и мародерство шли вокруг пограничных крепостей, одной из которых и был Эстергом.

Его взятие в июле 1595 года интересно нам лишь тем, что в этом мероприятии участвовал полк запорожских казаков, нанятых Эрихом Лассотой — которым командовал Северин Наливайко.

Не думаю, что будущему вождю сепаратистов так уж нужны были те 5000 флоринов за «сабли и кровь», которые заплатил посланник австрийского императора — гораздо важнее для Наливайко была возможность установить близкие отношения с Максимилианом III Австрийским (известным в Польше тем, что в 1588 году неудачно претендовал на престол Пястов, был разбит, пленен и год просидел в Бендзинском замке, его свобода стоила папе, Рудольфу II, окончательной утраты Спиша), который, в приливе энтузиазма, даровал казачьему полку свой штандарт и пообещал его командиру свое содействие во всех его начинаниях.

Понятно, что когда Северину Наливайко реально понадобилась помощь австрийского эрцгерцога (в декабре 1595 года, когда Наливайко решил окончательно выйти из игры князя Острожского и замутить собственный проект) — тот сделал вид, что не понимает, о чем идет речь.

Это нормальная европейская практика последних тысячи лет — но внучатый племянник князя Острожского ведь этого не знал! И воспринимал всерьез все благоглупости австрийца, сказанные им за щедрым дастарханом у стен взятого Эстергома...


Будапешт в очередной раз порадовал — но этот город и не умел никогда никого огорчать, у него для любого странника всегда находилась чашка воды, чтобы омыть лицо, кувшин вина, чтобы утолить жажду, и миска похлебки, дабы одолеть голод — Будапешт всегда был и, надеюсь, будет благосклонным к усталому путнику! Тем более, если путник непривередлив, и ему достаточно для счастья нескольких часов в купальнях Сечени, обеда в уютном ресторанчике на тихой Дамьянич утца и неторопливой прогулки по Буде, с ее Рыбачьим бастионом и упоительными видами на Дунай и Белварош Пешта...

Честное слово, идея доживать последние годы жизни в Будапеште не так уж и плоха!





А затем была дорога на север, через Банска-Бистрицу (в которой я не смог отказать себе в удовольствии побродить по открытой площадке со старым военным железом у музея Словацкого национального восстания, грешен!), Ружомберок, Трстену, Краков (в этот раз, свернув на семьдесят девятое шоссе в самом городе, проехал через Нову Гуту — удручающее и местами жуткое депрессивное местечко, бывшее некогда «стальным сердцем» Польши, а теперь ставшее рассадником наркомании и алкоголизма) — до Сандомира, в котором решено было заночевать ввиду непрекращающегося весь день дождя, который сделал дорогу чрезвычайно утомительной и снизил и так невысокую среднюю скорость передвижения до величин уж совсем бросовых, компьютер выводил на экран вопиющие 55,6 км/ч...


Так вот, Сандомир. Мнишки. Папа Ежи и дочь его Марианна, в русской версии — Марина.

Почему князь Адам Вишневецкий «признал» в Григории Наливайко чудесно спасшегося царевича Димитрия — понятно: у князя были серьезные терки с Борисом Годуновым (не как с человеком, но как с должностным лицом — царем Русским и великим князем Московским) по поводу спорных земель по Суле и Десне.

Плюс к этому, пан Адась был дружен с князем Острожским, и, скорее всего, был в курсе происхождения «царевича» — что позволяло ему надеяться на благоприятное решение территориального спора с упрямыми московскими боярами.

А вот с Мнишками расклад несколько иной...

Вне всяких сомнений, папа Ежи знал, что человек, объявивший себя царевичем Дмитрием, никакого отношения к потомкам Иоанна Васильевича не имел — но происхождения был не менее знатного. Не отдал бы за Гришку Отрепьева свою дочь коронный кравчий, каштелян радомский, воевода сандомирский, староста львовский, самборский и сокальский, и прочая, и прочая.

А вот за потенциального наследника престола московского, Рюриковича и Гедиминовича — мог. При условии, конечно, что генеральный спонсор проекта «Возвращение чудесно спасшегося царевича Димитрия в земли отчич и дедич», Его Милость князь Острожский снабдил бы означенного наследника золотым запасом, достаточным, чтобы этот престол занять.

И раз Марина стала женой «царевича Дмитрия» — то сто венецианских флоринов за пражский грош, оный золотой запас из Острога в Самбор поступил — иначе на какие шиши осенью 1604 года папа Ежи нанял бы шайку мутных персонажей... зачеркнуто... вольных казаков для своего любезного зятя?






Все источники в один голос трактуют пана Мнишка человеком крайне невоздержанным в тратах, де-факто — банкрота, и вдруг — такой широкий жест, наем для зятя полуторатысячной банды... зачеркнуто... конного отряда для восстановления справедливости...

Не вяжется подлежащее со сказуемым!

То, что «царевич Дмитрий» отписал папе Ежи половину Смоленского княжества и Новгород-Северский с землями — это пустое, дележ шкуры неубитого медведя. Наемникам нужны наличные деньги. И ценник здесь известный, один римский денарий в сутки каждому. В реалиях Королевства Польского 1603 года — один пражский грош, он же краковский грош, он же алтын, он же шиллинг.

То есть отряд в 1600 сабель наносил нанимателю ежедневный ущерб в четыре с половиной килограмма серебра в монетах. Если отряд нанят на три месяца — то предводителю надо иметь на руках хотя бы четыре центнера серебряных монет, иначе — какой он, к чертям собачьим, атаман? У папы Ежи таких денег отродясь не было — а вот у Его Милости князя Острожского, владельца полусотни городов и местечек и полутысячи сел и деревень — было, и намного больше!

Миллион двести тысяч коп грошей литовских (после Люблинской унии копы стали называться «злотыми», но по-прежнему содержали в себе 60 грошей) князь Острожский каждый год имел со своих латифундий — что для такого креза какие-то две с половиной тысячи злотых на то, чтобы посадить на московский стол своего хлопца?

Меньше, чем пыль для моряка...

Таким образом, Ежи Мнишек, отдавая за будущего московского великого князя дочь, получал гарантии предстоящих имущественных приобретений, взамен даруя самозванцу — а Григорий Наливайко, при всем богатстве его родословной, был самозванцем, и все, кто реально этим проектом руководили, были об этом в курсе — устойчивое положение в обществе и необходимую легитимность.

«Если уж радомский каштелян, сандомирский воевода, коронный кравчий согласился породниться с этим мутным пассажиром из Брагина — то не иначе, как это чудесно спасшийся русский царевич!» — именно эту мысль в умах польской шляхты и оплатил Константин Василий Острожский, субсидировав папу Ежи в его походе на Москву...


...На следующее утро был короткий путь до Бреста, и вот он — дом, милый дом.

Как бы ни было хорошо за границей — но дома всегда лучше!



И в последний раз упомяну здесь спонсора поездки — bravotour.ru — пусть ему моя благодарность еще не раз икнется... в смысле — обрадует!

 

UPDATE

Уважаемые читатели!

В Венском Heeresgeschichtliches Museum есть материалы по Тринадцатилетней (1593-1606 гг.) войне Австрии и Турции, среди которых несколько документов из архива Эриха Лассоты — посвященных найму запорожских казаков в австрийскую армию.

Было бы чертовски полезно для написания книги о восстании Наливайко эти документы перевести на русский. Тогда, может быть, прояснились бы условия найма запорожцев на цесарскую службу. Кроме того, в архиве музея есть надежда изучить обстоятельства получения полком запорожских казаков Северина Наливайко цесарских штандартов — которые стали предметом серьезных разногласий между Веной и Варшавой в 1596 году.

Поездка в Австрию и пребывание в Вене стоит денег — которых у меня нет. Потенциальному спонсору готов предложить прорекламировать его в серии очерков, которые я напишу по итогам этой поездки. Понимаю, что обмен неравноценен — две тысячи евро за возможность пропиариться в ИМХОклубе — но больше у меня ничего нет.