Это был 91-й год. Почему помню, потому что мама работала на «железке», а тогда раз в год работникам давали бесплатный билет по Союзу. Куда угодно, хоть во Владивосток. Но на мамину родину нужно было пилить неделю, и при всей моей любви к поездам — это было бы слишком. Поэтому Питер. Каждый год с трёх лет я был там. Там жила творческая интеллигенция нашей семьи — тётя Роза. А в этот раз мы с мамой чего-то вдвоём решили поехать.

 

Маленькое лирическое отступление.

1986 год. Юрмала. Кемери. Столовка. Очередь с жирными подносами в кассу. Ну, биточки, картошка средней синеватости, мутная подлива — всё как всегда. А перед нами стоял мужчина типичной наружности с тарелкой рассольника и всё теми же мутными биточками. На подносе у него лежали две четвертинки чёрного.

Кассирша была не в духе, видать. Хотя кто из них был в духе в то время?! А тут прям совсем раздухарилась. Она этот хлеб у него с подноса забрала и положила обратно. Он недоуменно посмотрел на наглющую кассиршу, взял руками хлеб и снова положил на поднос. Мы привыкли, для нас было очевидно, но он не понимал, в чём дело. Пасовались они молча и были оба страшно недовольны друг другом. Ситуация закипала. Первым не выдержал мужчина из конца очереди, ему жрать хотелось сильнее остальных, похоже. Он оставил свой поднос, подошёл к молчаливо воюющим. Взял блюдечко, щипцами положил на него хлеб и с саркастической улыбкой в глаза поставил тарелочку на поднос россиянину. Кассирша моментально пробила содержимое подноса и сказала это знаменитое: «Следующий». Мужик с окультуренным хлебом брезгливо оглядел очередь и сквозь зубы процедил: «Интеллигенция засратая».
 

Так вот, приехали мы в Ленинград — к тётушке нашей. Если бы она знала, что у нас были с собой доллары, на порог не пустила бы. Она лютой ненавистью ненавидела всё это кооперативное движение, называя их всех ёмким словом «лотошники». Конечно, в те времена бизнес только зарождался, и был он достаточно угловат и неуклюж.

Рядом с её домом стояла полная арбузов фура. Там сидел тот самый ненавистный лотошник — вообще без лотка. Арбузы просто лежали на земле, и на самом крупном из них виднелся кусок картонной коробки с ценой, написанной шариковой ручкой. Тётка моя категорически не покупала у таких товарищей арбузы, искренне полагая, что они ворованные. Покупала в обычном магазине и обязательно мыла ягоды с мылом. Ну, это их питерские фишечки, нам, селянам, было не понять.


Дня через три у нас с мамой закончились рубли, и я спокойным тоном спросил, где у них тут ближайший обменник валюты. Тётя Роза понимала, что выгонять нас из дома поздно, тем более что конфеты «Лайма» и рижский бальзам уже заняли своё почётное место в кухонном серванте.

— У вас что, доллары?! — с демоническим ужасом в глазах спросила она.

А садизм в лёгкой форме — это у нас семейное. «Да», — говорю и начинаю медленно доставать из кошелька десятидолларовые купюры. С каждой следующей тётка становилась всё бледнее. Она никогда не материлась, даже шёпотом. Со словами: «Вы что, совсем #бнулись?!» она рванула закрывать двери на все цепи и затыкать пальцем глазок.

Мы сутки не разговаривали. То есть мы-то с мамой пытались, но тётя Роза даже не смотрела в нашу сторону. На третий день она задёрнула шторку на кухне и заговорщицким тоном прошипела: «У нас в «Лениздате» есть Мариночка. Она дочь профессора и два раза была за границей, — и дальше буквально зловещим шёпотом: — Я с ней договорилась!»

А у меня возраст был уже дурацкий — 17 лет. Ну, я тётке и сказал, что пойду к барыгам да обменяю по выгодному курсу. Мол, видел их на вокзале. Раскоординированной походкой тётка дошла до двери, встала в позу распятого Христа и произнесла сакраментальную фразу: «Только через мой труп!» Когда я выходил из дома, она зычно предала меня анафеме, несмотря на общесемейный атеизм.


За незаконное хранение валюты в тёткиной квартире мы были переведены на автономное питание и самообслуживание.

Прямо под домом был типичный гастроном. Там в Питере интересно вообще — районы разбросаны по городу очень симметрично и выглядели абсолютными близнецами. Можно было прогуляться полчасика и набрести на точно такой же гастроном с такими же продавцами и точно таким же домом за ним, как у моей тётки. Но мы с мамой пошли в тот, что был рядом.

В гастрономе сильно пахло продуктами. На стенах — этот знаменитый грязно-белый кафель. Витринные холодильники с разводами от тряпки. Откуда-то из загадочных глубин магазина торчала конструкция с резиновой лентой и под ней ржавый лоток. Крупные продавщицы в осевших белых кокошниках и засаленных халатах.

Начать решать проблему продовольственного эмбарго было решено с картошки. Мы минут десять постояли у того самого транспортёра, от которого картошкой разило до рези в глазах. Ни одна «Людочка» даже не пошевелила кокошником. Мама набралась наглости и подошла к широкобедрой даме, разгадывающей кроссворд.

— Ну и что уставились, гражданочка?! — вежливо начала та.

— Мы хотели бы купить картошки, — иронично улыбаясь, сказала мама.

— А как я должна об этом догадаться? Надо подойти, выписать сколько вам надо картошки, и тогда уже идти в отдел. А то стоят они там как в музее, уставились. Ну и чего помалкиваем? Сколько выписывать?

— Ну... килограммов пять.

— «Ну» — или «пять»? Поконкретнее, дамочка. Мы не на базаре.

— Пять, — смиренно подытожила мама.

Дама повышенной интеллигентности оторвала клок бумаги, написала на нём «кар. 5 кг» и вручила маме.


Мама вернулась в картофельный оазис. Та же самая продавщица обошла прилавки и подошла в овощной отдел. Надменно покачивая головой, взяла свою же бумажку, посмотрела на неё, знакомясь, с чем же мы к ней пожаловали. Надела бумажку на железный штырь — и как долбанёт кулаком по лотку! «Коля-я-я, Ко-оль, картошки на ленту подбавь!» Где-то там, в застенках, раздался стеклянный перезвон и грохот. Продавщица нажала на стене кнопку «Вкл.».

Лента чертыхнулась и со скрипом начала проворачиваться. Откуда-то сверху на лоток, весело подпрыгивая, посыпалась некрупная картошка. Мы с мамой переглянулись. Да, она была крупнее зелёного горошка, но очень ненамного. Половина была мятая и гнилая.

— Вы извините, конечно, но мы такую картошку брать не будем, — с серьёзно кулинарным лицом произнесла мама.

Надо было видеть это изумление в глазах обладательницы мятого кокошника.

— Это я вам что, зря насыпала, что ли? Вам, дамочка, делать нечего? Где вас только таких делают умных?! — продолжая красочно возмущаться, кокошник вернулся к кроссворду.


С тем же успехом мы приобрели и сметанки. В те времена она продавалась на разлив из бидона, в котором было удобно разбавлять. Завидев, что мы переместились в молочный отдел, наша старая добрая знакомая обратилась к коллеге: «Светик, я больше не могу, обслужи аристократию, будь любезна».

Глядя на Светика, можно было легко догадаться, куда прятали сметану ещё до разбавления. Она белым лебедем доплыла до отдела и сделала вопросительное лицо.

— Нам бы сметанки, — сказала мама.

— А чек пробивать я за вас буду? — надменно процедило стратегическое хранилище сметаны.

Посреди магазина стояла будка с кассиршей. Мы не стали доводить ситуацию до абсурда и пошли к кассе.

— Ка-а-кой отде-ал?! — раздалось из-за кассового аппарата.

— Молочный, — отрапортовала мама.

— Номер отдела, я вас спрашиваю-э.

Мы оглянулись. Над ящиками с молоком и кефиром красной краской была нацарапана цифра «4».

— Четвёртый.

— Сметану вам?

— Сметану.

— Сколько, женщина?!

— Поллитра.

Услышав знакомую комбинацию букв, кассирша переглянулась с Колей, который закидывал картошку обратно, пробила чек, и мы проследовали в отдел.

— Ну и что мы стоим? Банку достаём.

Мы с мамой тоже переглянулись. Банки у нас не было.

— Так, дамочка, вы что, издеваетесь тут над нами? Картошка ей мелкая, сметану ей некуда, может, вам просто из кассы все деньги вытащить, и вы пойдёте уже?

Мы с мамой так отвыкли от подобного сервиса, что засмеялись прямо в магазине. Абсолютно искренне смеялись, потому что не смеяться было невозможно. Прошли два квартала и купили всё на рынке. Дороже, конечно, но купили то чего хотели и нормального качества.


Дома на пороге нас встречала тётка — в привычном уже скверном настроении.

— Где вы всего этого понабрали? — поинтересовалась она.

— На рынке, — заранее виновато ответила мама.

— У лотошников, значит, — тётка захлопнула дверь в комнату и сделала вид, что нас нет дома.


Прощались холодно. Первый раз за всю историю моих поездок в Питер тётушка провожала нас не на перроне, а в собственной прихожей.

Переход из совка в капитализм не всем дался легко. И тётка моя — одна из тех, кому очень тяжело дался этот период. А «лотошники», валюта и гастроном навсегда останутся в нашей с мамой памяти нелепым и очень смешным пятном в нашей семейной истории.