Мне сегодня задали вопрос: Дим, ты всё время пишешь о море либо весело, иронично, либо в романтическом ключе. А страшные случаи бывали?

И тут я задумался. Ведь несколько раз было действительно страшно. Впечатлительным и эмпатичным товарищам далее читать настоятельно не рекомендую!

Надо понимать, что в море мы — непрошеные гости, и оно, море, периодически об этом напоминает. И делает оно это порой очень жестоко.


Сначала — о себе, дураке.

В начале девяностых, подозреваю, что и в космос можно было улететь при желании, а уж уйти в море...

Впервые поднявшись по трапу на судно, я в прямом смысле не знал о судне ничего.

Был у нас молодой рыбмастер, который как-то мне сказал, что невероятно боится швартовок. Я тогда не придал его словам никакого значения. А зря.

Должен сказать, что в каске работать действительно неудобно, и многие эту меру безопасности игнорировали. Я, естественно, не был исключением.

Трудно сказать, что заставило меня тогда надеть каску. Может, чуйка какая-то, может, кто-то заставил, не помню, — но если не жизнь, то здоровье она мне спасла.

Мы что-то делали на палубе под руководством боцмана. Я, как баран, ходил по палубе и не понимал, чего от меня хотят, по причине элементарного незнания морских терминов.

В какой-то момент я стоял, кое-чем щёлкал, вглядываясь в морскую пучину, романтик хренов, — и мне на голову рухнул гак.

Я инстинктивно осел. Ужасно болела шея. Думаю, будет достаточно сказать, что каска треснула, чтобы понять, что было бы без неё!


Глупость — дело такое, если с первого раза не понял, то это диагноз.

Спустя какое-то время я снова ходил на палубу без каски. Правда, в этом случае каска не помогла бы точно.

Мы заканчивали швартовку с базой, которая приняла у нас груз. Пропиленовые швартовы уже были отданы, и остался металлический трос, протянутый через носовой клюз.

Тут надо остановиться подробнее, чтобы понять, что я сделал не так. Понятно, что концы на судно, к которому швартуемся, руками не закинешь. Для этого существуют так называемые «выброски». Это в нашем случае были резиновые бруски в форме лимона, только размером больше.

Так вот, этот резиновый брусок прикреплён к тонкому фалу (верёвке), который, в свою очередь, привязан уже к самому швартовому концу.

Сначала кидают этот «лимон» с тонкой верёвкой на второе судно, и уже за эту тонкую верёвку тянут толстый конец, который и будет держать судно. С железным тросом чуть сложнее. Он значительно тяжелее пропиленовых (верёвочных) концов, поэтому к нему привязывается фал потолще, а к нему уже тонкий фал с выброской.

Таким же образом мы принимали концы с той стороны, и поймав и вытянув тонкую верёвку, мы вытягивали швартов и укладывали его на кнехты и крепили. Те самые выброски, тонкие верёвки койловались (укладывались кольцами) рядом.

Думаю, примерно, картину можно представить.


Так вот, возвращаясь к ситуации с последним концом в виде металлического троса. Как только последние концы падают в воду, суда расходятся «как в море корабли».

Это был именно такой момент.

Трос, как змей, юркнул в клюз и упал в воду. Мало того что трос тяжёлый сам по себе, мало того что на том судне его принимают лебёдкой на максимальной скорости, плюс к этому судно начало движение...

Я не сразу понял, что происходит.

Меня скосило как подстреленного, и я поехал по палубе в сторону клюза (грубо говоря, клюз — это отверстие в борту, через которое протягивают швартовые концы).

Как в этих случаях бывает, в доли секунды у меня вся жизнь пролетела перед глазами.

Когда трос упал, я стоял правой ногой в кольце тонкой верёвки с выброской. Она в момент стянулась, плотно обвив мне ногу, и я ехал в направлении небольшого отверстия, через которое меня вывернуло бы наизнанку, как через мясорубку...

До этого момента я не понимал, зачем к бортам прикреплены топоры. И до сих пор не понимаю, как боцман успел выхватить топор и перерубить фал.

Я лежал в холодном поту, в полуметре и долях секунды от страшной смерти, и не слышал, что он мне говорил, — но догадаться не трудно.

В этой истории есть ещё один момент, оставшийся для меня загадкой. Любой моряк, в любой должности вам скажет, что за подобные вещи моментально списывают с парохода и о профессии моряка можно забыть навсегда.

Меня оставили. О причинах даже не догадываюсь.







Чтобы быть последовательным, расскажу о другой швартовке, при которой всё закончилось куда печальнее, если это слово вообще применимо к подобной ситуации.

Это была обычная швартовка, коих было великое множество, и ничто не предвещало беды. Разве что ветрено было и прилично покачивало. Ну так мы в море, что же тут удивительного?

К борту приварены ступеньки, чтобы было удобнее поднимать концы. Иногда боцман заскакивал на эту ступеньку, чтобы сверху контролировать процесс.

Именно на такой ступеньке стоял боцман с судна, с которым мы швартовались. Он был виден по пояс над бортом.

Всё произошло так быстро, что в это трудно было поверить. Сильная волна прошла прямо между судами — и концы затрещали. Так бывало не раз и не два, но в этот раз море оказалось сильнее, и швартовый конец с громким треском лопнул. Боцмана на том борту срезало, как ножом тёплое масло...

Из рубки по громкой связи раздалось: «Доктора на бак, срочно!» Следующая фраза из рубки заставила похолодеть кровь: «Не надо доктора...»

Не знаю, что было страшнее: то, что там лежат две половины разорванного тела, или что несмотря на это швартовка продолжилась.

Как бы жестоко или кощунственно это ни звучало, но мозг не покидала мысль: слава богу, что это произошло не у нас на борту...
 

На общекомандном собрании в столовой капитан говорил о технике безопасности, о касках, об осторожности и ответственности, но лица моряков были пустыми, и вряд ли кто-то был способен воспринимать какую-либо информацию.

У всех перед глазами было лицо того боцмана, треск, брызги крови — и слова, что врача уже не надо... Позднее мне это часто снилось, я вскакивал в холодном поту и с диким ужасом в глазах.

Я-то девятнадцатилетним пацаном был, а люди в море ходили десятилетиями.

После этого случая я вспомнил слова рыбмастера о боязни швартовок. Подумалось тогда: я в море без году неделя, а уже столько всего произошло. Чего же насмотрелись за свою морскую жизнь люди опытные — даже представлять страшно.


В связи с этим вспомнилась история одного старого матроса.

Отношение обывателей к морякам я знал на собственном опыте. Всегда думал, что они там по тёплым странам, по морям-океанам ходят, пока у нас тут холодно и серо. Ко всему им ещё и деньги большие платят, по ресторанам кутят неделями. И даже этого им мало! Они ещё и чеки получают, и отовариваются в специальных магазинах с плотно занавешенными окнами... Ну и всё в таком духе.

Примерив шкуру моряка, пусть и совсем ненадолго, я выкинул подобные мысли из головы навсегда.


Я к чему это? Мой последний рейс длился почти 6 месяцев.

На психологическую устойчивость жаловаться до этого не приходилось, но случилось так, что крепкая юношеская психика дала сбой.

Нет, я не сошёл с ума от долгого пребывания в море и от усталости от ежедневно мелькающих одинаковых лиц. Тут дело в том, что позвонить домой сегодня и тогда — это просто несравнимые вещи.

Тогда раз в две недели радист вызывал центр связи «Лиепая радио 1». В случае если Лиепая откликалась, появлялась потенциальная возможность связаться с домом.

О качестве связи я даже говорить не буду. Ну представьте — чёрт-те откуда по радио кому-то говоришь номер телефона. Если повезёт и волна не уйдёт, можно было дозвониться. Но учитывая тогдашнее качество телефонной связи, это был не разговор, а восприятие знакомого, родного тембра голоса, не более.


И вот на шестом месяце в море я пытаюсь дозвониться маме.

Телефон не отвечает. «Извини, брат, тебе не повезло», — говорил радист, и в радиорубку заходил следующий.

Пока никаких мыслей. Могла быть в магазине, у соседки или просто гулять. Когда через неделю упрашиваешь радиста созвониться ещё раз, и кто-то тебе уступает своё время общения с родными голосами, а телефон продолжает чеканить длинные гудки, становится неспокойно на душе.

А команда была — 59 человек. Каждый раз тебе уступать не будут.

А вот когда ещё через неделю трубку дома снова никто не берёт — тут уж волей-неволей начинаешь себя накручивать.

Прогнать мысль о том, что мамы больше нет, с каждым днём становится сложнее и сложнее. То, что раньше ты терпел и якобы не замечал, начинает реально раздражать и бесить. Мыслить позитивно уже просто не получается. Мысль, что «я вернусь в пустой дом», становится навязчивой, и это состояние очень близко к реальному сумасшествию...


Так вот, история старого матроса.

В те времена полугодовой рейс был делом обычным, таких рейсов — не один и не два десятка. А психика человека может дать трещину в любой момент, и это неконтролируемо разумом, увы.

Как-то в одном из рейсов коллега этого матроса стал вести себя странно. Странности плавно перетекли в приступы паники, чередующиеся с депрессивными молчанками по нескольку дней.

Всем было всё понятно, но с судна так просто не сойдёшь и к врачу человека не отправишь — посреди океана-то.

На рыбацких пароходах корма (задняя часть судна) скошена под углом к воде — для того чтобы вытаскивать тралы (сети) с уловом. Если я не ошибаюсь, называется это слип.

Вот по этому самому слипу подняли очередной трал с рыбой, и матросы приступили к работе. Работа рутинная, каждый занимается своим делом, и отвлекаться на что-то просто нет возможности.

Последнее, что видели матросы — это спокойную, уверенную походку того самого молчаливого коллеги. Он ушёл по слипу в пучину. Навсегда.


Конечно, подняли шум. Объявили тревогу «человек за бортом!», остановили машину, чтобы его не порубило винтами. Накидали спасательных кругов — в общем, действовали в соответствии с инструкциями, хотя по его походке было понятно, что он не одумается, не станет звать на помощь.

Осознание случившегося приходит не сразу.

Его уже не вернёшь — и тут начинаешь задумываться, что там, в деревне, мать-старушка ждёт сына, подросшая дочурка очень на него похожа, а жена беременна долгожданным сыном, который, как и папа, будет моряком, настоящим морским волком...

По крайней мере они все живут тем, что сын, папа, муж скоро вернётся.

А он никогда не вернётся, и они ещё об этом не знают. А тут, на судне, все знают и понимают, что никто из них не застрахован от такого же исхода.

Вот что действительно страшно!

 

P.S. Море — это удивительный мир, таинственный, до сих пор крайне малоизученный. Знаете, что самое странное? Казалось бы, ты весь рейс ждёшь того дня, когда спустишься с трапа и наконец-то поедешь домой. Но уже через неделю тебя начинает невероятно тянуть в море. Несмотря ни на что, скорее даже — вопреки...