---

Тем, кто родился в смутные перестроечные времена и после, трудно сориентироваться в неразберихе суждений о первом государстве рабочих и крестьян.

Эта тема очень обширна. Потому попробуем разобраться только в одном вопросе: может ли государство трудового народа соответствовать своему названию без участия его лучших представителей в управлении?
 

---

Здесь уместно в нескольких словах осветить предысторию появления понятия «диктатура пролетариата».

Сам термин был введён Иосифом Вейдемейером, опубликовавшим 1 января 1852 года в Нью-Йорке статью с одноимённым названием.

Карл Маркс мало писал о диктатуре пролетариата. Свои представления он изложил в известной работе «Критика Готской программы», в которой заявил, что в пролетарском государстве пролетариат должен контролировать производство.

При этом Маркс опирался на опыт Парижской коммуны, которая была сформирована из муниципальных советников, выходцев из рабочего класса, избранных на короткие сроки.

В 1891 году Энгельс написал брошюру, посвящённую Французской революции, в которой назвал Коммуну «диктатурой пролетариата».

В начале 20-го века В.И. Ленин и И.В. Сталин применили марксистские представления о диктатуре пролетариата в процессе создания организационных основ советского государства.

Использование марксистами слова «диктатура» вовсе не означает аналог римской её концепции.

На раннем этапе становления советской власти диктатура осуществлялась не личностями, а движущей силой революции — пролетариями. При этом она вполне вписывалась в рамки демократической системы, обеспечивающей выборность снизу доверху при сохранении количественного преобладания передовой части рабочих и крестьян в Советах и руководящих органах партии.

Что же говорит об этом Ленин, который, кстати, никогда не выдвигал раздуваемый либералами тезис — «каждая кухарка должна научиться управлять государством»?

В своей статье «Удержат ли большевики государственную власть?» (1917 г.) он заявляет:

 

«Мы не утописты. Мы знаем, что любой чернорабочий и любая кухарка не способны сейчас вступить в управление государством.

Но мы требуем немедленного разрыва с тем предрассудком, будто управлять государством, нести будничную, ежедневную работу управления в состоянии только богатые или из богатых семей взятые чиновники.

Мы требуем, чтобы обучение делу государственного управления велось сознательными рабочими и солдатами, и чтобы начато было оно немедленно, т. е. к обучению этому немедленно начали привлекать всех трудящихся, всю бедноту».
 

Разница — налицо.


По своему опыту смею утверждать о глубоком заблуждении тех, кто считает, что избранные в Верховный Совет или в ЦК передовики производства были аморфной массой, удобной для номенклатурщиков.

Рассудите сами. Не хватающий звёзды с небес чиновник мог дорасти до значительных высот, следуя за спиной благоволящего к нему начальства. А вот стать кавалером ордена Трудового Красного Знамени или Героем Социалистического Труда было чрезвычайно сложно.

Однако ордена и высокие награды сами по себе не являлись гарантией того, что человека куда-то избирали. В руководящие органы попадали люди с выраженной гражданской позицией, активные общественники и патриоты.

Пусть у них поначалу не хватало ораторского опыта и способностей к бумаготворчеству, но в их головах постоянно роились идеи, подсказанные опытом и жизненной практикой трудовых коллективов. Оставалось только помочь систематизировать наработки и облечь в необходимую форму.

Лишённые прожектёрства, передовики предлагали совершенно конкретные вещи и противились тому, что было наносным и нереальным. И в оценке жизненных ситуаций они были реалистами.

В условиях развитой критики и самокритики, высокой ответственности за её зажим, рабочие высказывались прямо и по существу.

Мне не раз приходилось быть свидетелем подобных ситуаций, и я не припомню случая, чтобы возражения рабочих-депутатов или членов партийных комитетов, игнорировались или не принимались во внимание.

 

В рабочей среде нередко вызревали такие блестящие трибуны, способностям которых моли бы позавидовать опытные аппаратчики.

Помню, какое волнение охватывало начальство, когда на трибуну выходила известная ткачиха, Герой Социалистического Труда Варвара Соломахо.

Эта привлекательная женщина могла так оттянуть нерадивых управленцев, что мало не покажется.

Причём она не ставила целью унизить мастеров, начальников цехов или дирекцию, а подсказывала правильные пути решения вопросов, выход из сложившейся ситуации.
 

То же можно сказать и о многих других выдающихся представителях рабочего класса.

Рядом с ними начальство не чувствовало вседозволенность — было кому умерить его пыл.

Не менее уважительным было и отношение к пролетариату руководителей предприятий.

Для разрядки приведу фрагмент из моей заводской жизни.


На военном заводе, куда я пришёл на работу после окончания института, была группа специалистов экстра-класса.

Особенно выделялся статный и слегка вальяжный красавец Николай Гуськов, который любил позиционировать себя как «профессор рабочих профессий».

Нам, молодым специалистам, было любопытно наблюдать, как Гуськов с ехидцей журил дипломированных конструкторов и технологов.

— Где вас учили, сердешные? — с улыбкой начинал он выволочку. — Ну, кто же так делает? Спросили бы, что ли. Посоветовались.

Затем он переходил на конструктив, подсказывал технические решения и уходил со словами:

— Ничего, не обижайтесь. Нам, подросткам, в послевоенные годы от старших больше доставалось. У вас всё впереди. Думайте только, и всё получится.

Интересно было наблюдать и за встречами «профессоров рабочих профессий» с директором завода, Илларионом Григорьевичем Беляевым, которые проводились, если рабочих что-то не устраивало или создавалась угроза срыва выполнения плановых заданий.

В назначенный час директор со свитой приходил в цеховую ленкомнату и держал десятиминутную речь о славных традициях предприятия, которую завершал словами уверенности в том, что рабочий класс не подведёт.

«Профессора рабочих профессий» сидели в первом ряду, внимательно слушали и одобрительно кивали головами.

— Какие вопросы, товарищи, ко мне? — заканчивал речь Беляев.

Кто-то первый вставал и начинал расписывать трудности, давая нелицеприятные оценки работы директорского окружения. Следом катилась волна аналогичных замечаний и претензий к снабженцам, технологам, смежникам.

В конце слово брал Гуськов. Пессимистичная картина постепенно обращалась в надежду на успех.

Он говорил примерно следующее:

— Илларион Григорьевич, вы же видите, в какой обстановке мы работаем и должны обеспечить выполнение сложного задания.

Мы их понимаем, — кивал он в сторону директорской свиты. — Им трудно. Они старались, но ситуация сложная. Нужна ваша финансовая поддержка наших усилий.

Директор, прочитав на лицах присутствующих финансистов немое согласие, коротко завершал:

— Работайте. Решим.

Свита, облегчённо вздохнув, удалялась, а Беляев шёл на рабочие места и ещё долго общался с рабочей гвардией, улыбаясь и по-дружески похлопывая умельцев по плечу.

Те показывали директору придуманные новинки, объясняли, как и для чего они будут их использовать.

Мы, комсомольцы, вертелись рядом и вслушивались в каждое сказанное слово. А Беляев нам изредка подмигивал, давая понять: учитесь мол, как нужно обращаться с классными специалистами.

Молодёжь Беляев любил и продвигал. Вскоре все мы вылетели из его гнезда: кто в ЦК, кто в обком или райком комсомола.

Главное, чему мы научились у Беляева, это ценить людей труда и отдавать должное тем, чьи руки были незаменимы на производстве.






Прошло много лет. Приехав на дачу к своему другу, некогда лучшему фрезеровщику завода имени В.И. Ленина, Герою Социалистического Труда Александру Ивановичу Горошко, я случайно узнал, что в их товариществе — дача моего первого директора, и попросил показать мне её.

Насмотревшись на хоромы теперешних руководителей, я полагал, что увижу нечто похожее, но был разочарован.

В глубине двора за невысоким забором стоял небольшой обложенный кирпичом домик с ломаной крышей.

Я посмотрел на своего друга и не нашёлся что сказать. Тот меня понял и усмехнулся.

— Хороший был человек, скромный, и без фокусов. Он не хотел смущать своих сослуживцев присутствием на дачах, поэтому попросил наше руководство пристроиться у нас, — внёс ясность Горошко.


А теперь — о самом Александре Ивановиче.

Так случилось, что перед самой войной он, шестилетний минский мальчик, заболел воспалением лёгких и его забрал в деревню дядя, руководивший совхозом в Копыльском районе.

Однако лечиться сельским воздухом и парным молоком долго не пришлось — началась война.

Дяде поручили эвакуировать в тыл актив района.

— Мы сели на подводы и отправились в неизвестность, — вспоминает Александр Иванович. — Минск горел, меня уже не могли туда отвезти. Так я оказался в Татарстане.

На нужды фронта работали все. В семилетнем возрасте начал трудиться и оправившийся от болезни Александр — помогал убирать хлеба, сушил зерно.

После победы тётя разыскала родителей мальчика, и он вернулся в Минск.

Трудовая книжка у Александра Горошко появилась в 16 лет. Сначала он устроился на пивзавод ремонтировать автоматы по разливу напитков. Затем — армия. Служба в 120-й дивизии в Уручье.

Он стал активно заниматься велоспортом, входил в состав сборной Белоруссии. На Спартакиаде народов СССР и на первенстве Союза был числе призёров.

— Я тогда выступал за общество «Красное Знамя» и получил звание мастера спорта. Но годам к тридцати отошёл от своего увлечения — жене не понравились мои постоянные поездки на сборы и соревнования. Не знаю, каких бы высот я достиг, будучи велогонщиком. А вот работа вывела меня в люди — я был награждён несколькими орденами, а в августе 1986 года удостоен звания Героя Социалистического Труда.

Надо отдать должное: спорт помогал мне в работе. Некоторые за смену уставали. А мне всё давалось легко. Помню, волноводы мы делали — срочный заказ. По 12 часов трудились. Но руки не ныли, ноги не гудели.

С радостью и настроением шёл я на завод и, кстати, за всю жизнь ни разу не опоздал на работу и не делал перекуров. Сам учился и учил других осваивать высокоточные станки с программным управлением. Имея личное клеймо качества, руководил бригадой, где все были универсалы.



На рабочем месте.


— А были ли необычные, специальные заказы? — спрашиваю я.

— Американцы создали отравляющие вещества, у которых не было запаха. Прежние приборы не могли их определить. И нам поручили срочно изготовить прибор, который бы смог «унюхать» заморскую новинку. Мы упорно трудились и с порученным заказом справились. Наши приборы ставили потом на танки.

Сейчас, как ни печально, но того завода практически нет… — с горечью говорит Александр Иванович, — однако своим рукам я всегда нахожу применение. Если дома всё поделано, помогаю соседям или иду в правление садоводческого товарищества и там помогаю решать вопросы по ремонту инженерных сетей и т.д.


Заходя во двор дачи Горошко, сразу же открываешь для себя что-то новое.

Удивляюсь, как теперешние конструкторы не передрали исключительно простую и надёжную конструкцию парника из согнутого алюминиевого уголка и уложенных в жёлоб пластмассовых трубок.

К ним шурупами привинчиваются цельные листы поликарбоната, и никаких сварных конструкций не требуется.




Но больше всех меня удивила конструкция портативной машинки для изготовления консервов в домашних условиях.

Оказывается, Александр Иванович подглядел, как работают автоматы по установке крышек металлических консервных банок в фабричных условиях, и придумал механический аналог.




Горошко активно участвует в деятельности общественной организации, объединяющей Героев Советского Союза и Героев Социалистического Труда, выступает в школах и трудовых коллективах. Одним словом, он весь в движении, весь в делах.


Когда я первый раз побывал у него дома, то был удивлён скромностью условий проживания заслуженного человека. Мебель — советских времён, бытовая техника и посуда — тоже. Только на стене в красивых рамочках висят фотографии детей и внуков — главной ценности семьи героя-скромняги.



Памятные знаки Горошко.


— Что ты так смотришь, как будто в музей старины зашёл? — улыбается Александр Иванович. — Открою тебе один секрет. В газетах всё время писали, что государство обеспечило меня всеми условиями для жизни и работы, выделило квартиру. А между прочим, я, будучи достаточно известным человеком — депутатом Минского городского Совета, членом бюро Советского райкома партии, построил её кооперативным способом на свои сбережения.



На заседании Горсовета.


Когда я завёл разговор о перестроечном времени, бригадном хозрасчёте и выборах директоров, Александр Иванович только улыбнулся: уж кто-кто, а цель этих горбачёвских манёвров рабочие осознали гораздо раньше мало разбирающегося в организации производства высокого начальства. Вот только мнение в те времена у рабочих уже никто не спрашивал.

Коснувшись послевоенного времени я спросил:

— Ты же уже работал в сталинские времена на производстве и изъездил страну, участвуя в соревнованиях по велоспорту. Когда было лучше и интереснее жить: тогда или после?

Ответ был простым и откровенным:

— Тогда мы были молодыми, радовались жизни и первым свиданиям. Как можно сравнивать молодость с более степенным возрастом, и тем более с пожилым?

Вера в руководство, атмосфера созидания и творчества после Сталина стала постепенно улетучиваться, превращаясь во что-то само собой разумеющееся, а потом и вовсе ни во что.

Я — не религиозный человек, не то получил воспитание, но тогда мы верили, и эта вера делала нас троекратно сильнее и дружнее. И не в коммунизм мы верили, а в вечность нашего единства и в правильность выбранного пути.

Когда мы были, как пишут в книжках, гегемонами нашего общества — был порядок и прочная опора у власти. Как только нас начали оттирать на второй план общественной жизни — всё пошло кувырком.

В народной стране на первом месте должен быть человек труда, иначе страна превратится в вотчину олигархов и соперничающих кланов, а мы будем содержать их и оплачивать их разборки из собственного кармана, плюнув в конце концов на то, чем они там занимаются.


Я призадумался. А ведь он прав!