Вильнюсский жилой район Лаздинай вряд ли кто-то знал за пределами Литвы, но в то время в Литве бытовало мнение, что он известен во всём Союзе, да и шире. Это можно понять. Лаздинай был включён в официальный список мест, куда привозили туристов, а авторы проекта Лаздинай награждались, в том числе и на союзном уровне.

 
Кажется, ничего особенного там нет. Проектировать и строить приходилось на очень неровном ландшафте, и местами можно видеть пятиэтажки и девятиэтажки каскадами поднимающиеся на холм или, наоборот, дома с неправильным изгибами для того, чтобы дом оставался на том же самом уровне высоты.

Всё это и проектировать, и строить было труднее, чем обычно, например, в случае каскадно поднимающихся зданий из-за разницы уровней строителям приходилось по нескольку раз перемонтировать подьёмный кран для одного и того же здания,— стройка становилась затратнее.

Но, возможно, дело стоило того. Авторы, как они позже признались, хотели создать архитектурное пространство, где типовые дома гармонично бы вписались в природный ландшафт. То, что ландшафт был очень сложным, делало их задачу труднее, а решение — более заметным.

Вполне вероятно, что решение это им удалось, и правительственные награды не были формальностью. Во всяком случае я, проведший там свои детские и юношеские годы, могу подтвердить, что что-то такого в этом есть, архитектура там на самом деле дополняят природную среду, создавая при этом странноватое чувство гармонии, растворившейся в широком просторе.

Но это может и не чувствоваться где-то внизу под тенью многоэтажного дома.

Дело в том, что во всём начальном жилом районе я насчитал всего шесть оригинальных зданий, спроектированных специально к месту, а все остальные, включая жилые дома, часть магазинов и одну школу, строились по типовым проектам, лишь подправленным, как это обычно делается, под местные условья.

Позже список зданий, построенных по оригинальному проекту, ещё дополнили очень выразительное центральное здание ВДНХ Литовской ССР и не так выразительное дворца водного спорта.

Словом, чего-то такого, что обычно интересует знатоков архитектуры, в Лаздинай было мало, так что оригинальные здания, даже будучи достаточно скромны в своих архитектурных формах, выделялись среди других, и именно к ним гиды приводили туристов.

А может, это и правильно, может такой и должна быть хорошая современная архитектура. Ведь множество оригинальных зданий, напичканных друг к другу, создают чувство перенасыщенности и их архитектурные замыслы часто неприятно контрастируют друг с другом, а в окружении типовых зданий «оригиналы» приобретают совсем другое звучание.






Вообще, многие, кто не посещал Лаздинай и не бывал у большого флюгера возле торгового центра «Эрфурт» (названного вместе с одной улицой в том же Лаздинай в честь побратима Вильнюса немецкого города Эрфурта), всё таки хотя бы раз в жизни видели эти места по телевидению, хотя и не обязательно знают об этом.

Дело в известном приключенческо-фантастическом фильме «Приключения Электроника». Многие сцены этого фильма в 1979 году снимались в Литве и, в частности, в Лаздинай.

Так, школой Электроника стала, пусть и извне, 36-я ср. школа г. Вильнюса, упомянутый флюгер находится в метрах 150 от нее, а свой проезд на мотоцикле герой фильма Сыроежкин совершил по улице Архитекту — кольцевой улице района Лаздинай.

Таким образом Лаздинай, в смысле вида местности, а не имени в послужном списке, стал известным более всего благодаря не турпоездкам, а «Приключениям Электроника».

Но есть ещё один советский художественный фильм, в чём-то схожий, который тоже отчасти снимался в Лаздинай. И здесь вновь основным объектом съёмки стала школа.

Это — белорусский фильм «Расписание на послезавтра».

В фильме школа называлась физико-математической школой им. Л.Ландау, а в моей будничной жизни это была просто 40-я школа г. Вильнюса.

Сам фильм вполне реалистичный, но некий фантастический, или, лучше сказать, футуристический элемент в нём всё же присутствует — средних учебных заведений с такой системой обучения, и тем более, с такими взаимоотношениями между учителями и учениками, какие показаны в фильме, в СССР тогда не было.

Название фильма, если учесть не только его буквальный, но и символический смысл, тоже соответствует этому.

Но не только название. Само здание 40-й средней школы, можно сказать, соответствует такой идее фильма.

Расположено это кирпичное здание на склоне. Снаружи оно с трудом напоминает школу в смысле обычного здания советской школы семидесятых, больше оно похоже на дом отдыха, особенно тем, что состоит из каскадно расположенных двухэтажных флигелей вроде жилих корпусов для отдыхающих.

На самом же деле каждый отдельный флигель внутри похож на маленькое здание школы, а вот основная лестница всего здания, ведущая от нижнего до верхнего входа прямо по склону, пространные помещения корпуса этой лестницы, а также разные детали его интерьера вроде светильников выглядят на самом деле футуристично.

Вообще архитектура этого здания, особенно изнутри, всегда удивляла, оно казалось мне похожим больше не на школу, а на культовое здание какой-то мистической секты, с сакральным символическим значением упомянутой лестницы, иущей по центру здания снизу вверх и от дверей до дверей.

С другой стороны, это была обычная средняя школа, и учились в ней обычные дети обычных жителей жилого района. Это режиссёрам фильмов, может быть, казалось, что перед ними что-то необычное, раз они выбрали такую «натуру» для своих произведений, а для нас это всё было просто частью нашей повсвдневной жизни.

Мы были избранным классом, но сами не знали об этом.






Да, вся эта обстановка, в которой я жил, казалась обыденной. И я ежедневно ходил в школу по той же улице, мимо тех же девятиэтажек, где проезжал в фильме «Приключения Электроника» на мотоцикле Сыроежкин; у меня было 15 минут ходьбы туда и 15 обратно, и я успевал за это время многое что обдумать.

Правда, ходил я не в 40-ю школу, а в 50-ю, и все мои впечетления об архитектуре не от 40-й, которая сыграла роль школы им. Ландау в «Расписании на послезавтра» и в которой я бывал не так уж много, а именно от 50-й.

Дело в том, что Лаздинай отличается ещё одной особенностью, если не сказать странностью, архитектуры.

Меньше чем десять зданий оригинальной архитектуры — это немного для относительно большого жилого района, но авторам проекта, пожалуй, даже такое маленькое количество казалось излишней роскошью.

Так, в районе следуя проекту были построены здания-копии: магазин «Эрфурт» был построен по оригинальному проекту, а магазин «Лаздинай» — это его почти точная копия, также 40-я средняя школа — это оригинал, а 50-я школа — её достаточно точная копия. От зданий-близнецов эти пары отличаются тем, что не видны вместе ниоткуда, разве только что их крышы с птичьего полёта.

Какую роль такие пары играли в архитектурной концепции Лаздинай, я, правду говоря, не знаю.

Вполне вероятно, об этом где-то написано самими авторами данной концепции, также вполне возможно, что так было сделано просто ради экономии средств или времени, но так или иначе, архитекторы таким образом подарили мне занимательную игру детства «найди n различий в форме и планировке обоих магазинов». Задача той игры усложнялась тем, что оба магазина практически никогда не посещались в тот же день.

Обе школы, кстати, различаются между собой ещё меньше, чем магазины, точнее говоря, почти не различаются.






Приходили другие времена. В Литве перестройка начала чувствоваться с середины 1987 года. Её описание требовало бы отдельной статьи, но между началом перемен в Москве и началом таких же перемен в Литве был короткий промежуток времени, когда все, кто хотел, могли задуматься и помечтать о будущем своей страны.

Во всяком случае я, когда шёл в школу, или обратно, по кольцевой, стал задумываться о таких вещах, и однозначно себе решил, что капитализм мне неприемлем.

Я просто не мог себе представить, как всё стройно по плану создававшееся хозяйство вокруг сможет вдруг заработать по схеме купи-продай, откуда и как вдруг появятся собственники, и почему, собственно, общество должно передавать свои права на собственность какому-то отдельному лицу.

Перспектива таких реформ казалась просто безумством, кроме того, вдобавок к рациональным соображениям, я запросто не любил некоторые механизмы действия свободного рынка как я их видел на примере рынка чёрного.

Особенно мне казалось странным возведение в ранг идолов некоторых вещей зарубежного производства, вроде джинсов, которые, может быть, и были немножко лучшего качества чем отечественные аналоги, но ведь не настолько, сколько за них платили. Притом купленные джинсы потом носились до такого состояния, когда уже, казалось, не было никакой разницы, что носишь. Механизм такой привязанности к иностранным вещам оставался для меня секретом, и это задевало мое самолюбие.

Словом, я решил, что буду за независимую Литву, но за социалистическую.

Правда, как только эта мысль со всей ясностью пришла мне в голову, за ней последовала другая, что ведь отсутствует какая бы то ни было общественная сила, способная воплотить такое в жизнь.

Мне было тогда 14 лет, и немного месяцов спустя я уже сам сомневался в том, что тогда думал, считая всё мальчишескими мечтами. И только намного позже, критически оценивая слова и поступки тех, кто побудил меня усомниться в собственных мыслях, я вдруг нашёл, что эти мысли совсем не были тривиальны.

Правда, обе ведущие идеи были навеяны окружением, притом каждая немножко разным.

Независимость Литвы была золотой мечтой литовской интеллигенции, и, хотя о ней громко не говорилось вплоть до середины 1987 года, но эта идея словно витала в воздухе.

Насчёт социализма всё ещё яснее, о нём говорили не только радио и телевидение, но и сама жизнь. Так что тут особое новое звучание имела только попытка объединения двух этих начал в одно ради здравого смысла и, скажем, прогресса жизни, и осознание, что литовскому обществу, увы, не хватает политических инструментов для достижения такого синтеза.

Именно этого так не хватало Литве все последующие годы.






А в то время, в начале перемен в 1987—88 гг., казалось, что всё это на самом деле начало сбываться. Иллюзия эта создавалась двойственностью того времени: оно было ещё и вполне советское, но уже снимались многие традиционные ограничения, осточертевшие до этого обывателю.

Тогда же были сняты и разные ограничения, касающиеся церковных организаций и религиозной пропаганды, и среди прочего встал вопрос о постройке католических церквей в новых жилых районах.

Оказалось, что руководитель группы архитекторов, которая проектировала Лаздинай, В.Чеканаускас, изначально задумывался об этом и даже заранее оставил совсем приличное место для такого здания. Таким образом один из двух новых костёлов решено было построить здесь. Его проектировал сам Чеканаускас, и он строился поэтапно с 1992-го по 2002 год.

Костёл и стал по сути последним оригинальным зданием района. Наступили новые времена.

Грандиозный комплекс зданий ВДНХ Литвы, который должен был в чём-то напоминать ВДНХ СССР, так и не был построен, кроме уже стоявших центрального здания и прилегающей к нему лестницы. Ещё одна лестница вела с собственно жилого района вниз на территорию ВДНХ и должна была обрамлять вход в её архитектурное пространство; для этого внизу были построены каскадные бассейны, водружены 15 флагштоков и поставлен большой камень — постамент будушему памятнику.

Мы так и не узнали, какой памятник там должен был стоять. Новое время принесло свои коррективы.

Бассейны около лестницы пришли в негодность, воду больше не включали и их разобрали. Флагштоки спилили, то ли по указанию властей, то ли воры металолома, и даже камень-постамент в один день куда-то исчез. Осталась обветчавшая лестница, заканчивающаяся при всём своём величии просто в болотистой лужайке. Правда, где-то с 2000-ных власти района стали вновь за ней присматривать, ведь, так или иначе, она ведёт к прикрасно действуещему центру выставок.

Выставочный центр всё же расширился, но уже совсем по другому. Новые его здания — это простые выставочные павильоны из лёгких материалов в форме безоконных ящиков, несмысловатые, без какой бы то нибыло архитектурной преемственности.

Облик самого жилого района тоже изменился, но не за счёт новых построек (их построено совсем мало, в не очень заметных местах). Приезжий, интересующийся архитектурой, уже, можно сказать, не найдёт оригинального Лаздинай.

Все здания с оригинальной архитектурой за исключением школ и дворца водного спорта не всегда очевидными, во всяком случае для простого смертного, путями вышли из госсобственности. Новые собственники, действуя по своим соображениям, успели поменять даже внешний вид зданий. В случае магазинов почти все они (не исключая и тех, которые были построены по типовым проектам) то ли утеплялись, то ли расширялись, но в конце концов получили оболочку той же формы и примерно из тех же материалов как и упомянутые павильоны центра выставок.

Короче говоря, все они стали «ящиками», не помнящими родства и никак не связанными с архитектурным целым. Исключение пока что составляет лишь магазин Лаздинай (копия магазина «Эрфурт»), который тоже немного изменён, но всё же не на столько, чтобы не было возможно судить о его архитектурном замысле.

Не так давно утеплялись 40-я и 50-я средние школы, и их тоже обшили снаружи чем-то не очень внятным, так что посетитель района не узнает уже и той оригинальной кирпичной «школы им. Ландау» из фильма «Расписание на послезавтра» (я и сам её не узнал. Проезжая мимо, не заметив боковым зрением привычного себе здания, даже испугался: не снесли ли?).






Ау! где вы, защитники всего, что было попрано, обижено и не оценивалось советской властью?

Помню, в годы перестройки кое-кто говорил о зданиях, строившихся в то время, как об однообразных «ящиках» безо всякой архитектурной ценности. Так говорившие, казалось, могли быть правы: в советской массовой архитектуре познего периода на самом деле преобладал конструктивизм и мелочная стандартизация, а типовые здания использовались где только могли — но их критика понималась ещё и в том роде, что будь они при делах, всё бы строилось красивее, не так монотонно, с большей чувствительностью к мнению общества.

Так где же они? С их слов даже представить невозможно ситуацию, когда уже давно построенные привычные здания оригинальной архитектуры привращаются именно в «ящики», правда, в данном случае, в ящики не «советские», а, скажем, «американские». Или прилагательное «американские» так важно для них, что всё остальное теряет перед этим любое значение?

Всё выглядит тем парадоксальнее, если вспомнить, за что Лаздинай в то время выделялся властями.

Дело в том, что ведь побочные явления типизации хорошо осознавалсь архитектурным сообществом того времени, и оно пыталось по мере возможностей их избегать. Проект Лаздинай тоже был одной из таких попыток в определённом направлении и считался удачным. В результате архитекторов наградили, а архитектурный облик района получил статус охраняемого.

Словом, Лаздинай получили статус архитектурного памятника, и с тех пор никто, кажется, его этого статуса не лишил.

Значит, сведение на нет общего вида и так немногих зданий с оригинальной архитектурой должно считаться очевидным нарушением этого статуса, притом такое вряд ли может оправдываться экономическими потребностями, особенно, когда речь отнюдь не идёт о таких потребностях, для удовлетворения которых не существует других, альтернативных решений.

Во всяком случае, я не могу себе представить, что наши архитекторы могли бы себе позволить, например, ради утепления здания обшить из вне чем-то костёл св. Анны или даже вполне советское здание Сейма Литвы.

Всё же моя мысль останавливается не на остатках исчезающего прошлого — как и любой человек я обязан привыкнуть к тому, что мир моего детства всё более исчезает, уступая место тому, что будет после нас, — тут кроме этого выявляется ещё совсем другой смысл.

Оказывается, этос сегодняшнего литовского чиновничества (и бизнес-сообщества) не способен дотянуться до того уровня, чтобы жить без внутреннего напряжения в согласии с законодательством.

Тут, конечно, дело обстоит двояко.

С одной стороны, для этого требуется, чтобы чиновники видели смысл в поддержании законности, а с другой — чтобы законы и другие нормы регулирования оперативно, разумно и юридически правильно менялись, дополнялись и отменялись там, где возникают какие-то существенные преграды для их исполнения.

А если всё обстоит так, как в случае с Лаздинай, значит, этого нет — и значит, руководящие кадры смотрят на нормы правового регулирования как на побочную нагрузку, часть которой можно сбросить, когда этого не замечает кто-то лишний.






Вот что приходит мне на ум, когда я еду или иду по кольцевой улице Лаздинай и вижу изменения, произошедшие за последние годы.

Само собой, это в потоке мыслей неизбежно сравнивается с теми идеалами, которые я провозгласил себе ещё в те далёкие школьные годы, и которые часто обдумывал как раз во время своих прогулок по кольцевой. Конечно, моё видение социализма даже как неизбежное включало то, что уже было положительным идеалом познесоветского общества.

В первую очередь то, что этос руководящих (неважно, производственников или госслужащих) должен обязательно включать позитивное отношение к законопорядку, а с другой стороны, законы должны писаться так, чтобы они соответствовали возможностям этого этоса, лишь с очень небольшим возможным отклонением в сторону идеализма, и наконец, что сами руководящие кадры должны быть настроены на совершенствование своего этоса — на что и нацелена крошечная доза идеализма, допустимая в законодательстве.

В восьмидесятые всё это уже жило в обществе как идеал, и раз присутствие этого возможно было заметить, значит, также приводило и к практическим последствиям.

Тогда присутствие такого идеала казалось мне уже достигнутым и не подлежащим сомнению, но на самом деле в решающие годы литовское общество не мобилизовалось, не нашло способ как сохранить это. Этос разрушился, а на его обломках всё ещё строится новое, что отнюдь не достигает того, что было.

Вывод грустноватый, да и к нему ещё всегда прибавляется невысказанный вопрос: ведь я — не посторонний наблюдатель, я всегда жил рядом, был гражданином этой страны. Тогда всё ли я сделал, чтобы дело обстояло иначе? и что можно было сделать, а, возможно, ещё можно и сейчас?

Вопрос этот не имеет ясных ответов, из-за чего становится грустно. Вот по этому я не хочу посещать район своего детства. Вернее, и хочу, и не хочу. Первое понятно каждому человеку: желание возвратится в места детства живёт во многих, а второе?

Да, родители, вместе со мной и братом, жили в простой советской квартире в коммунальном доме, да, всё вокруг было общественное, государственное, «общее», но это не означалет, что у человека, который там жил, не было никакого чувства гордости за свою малую родину, двор, вообще окружение, когда было чем гордиться. Ведь если всё было общественным, то каждая пядь жилого района, каждый магазин и т.д. был немножко «моим».

Архитектура Лаздинай тоже была «моей», и моё раздражение при её потере вполне понятно,— такого можно ожидать даже от идейного антисоветчика.

Но время идёт. Вероятно, Литва когда-то будет другой, она будет жить ближе к тем идеалам, о которых я, да, пожалуй, и не я один, когда-то мечтали, но даже в таком случае едва ли есть смысл мечтать о возврате архитектурного облика района.

Во-первых, он, даже по мне, которому это нравилось, не был идеальным, во-вторых, район стареет, многие здания будут требовать существенных реконструкций а то и сноса, и, в третьих, люди, которые будут там жить в то время уж точно не обязаны любить то, что дорого мне.

Значит, вполне вероятно, магазины в Лаздинай так и останутся обшитыми в куб «обоями» и рекламами в форме ящикоподобных североамериканских провинциальных продовольственных центров.

Словом, настоящее состояние района — это не только потеря мира детства, оно слишком напоминает о том, что я живу не в таком государстве, в каком хотел бы жить, и слишком мало могу, чтобы менять всё в лучшую сторону. А кому нравится, когда ему назойливо упоминают о неприятных вещах, которые и так очевидны?






В сухом остатке, как говорится, остаётся совсем немного. Раз невозможно работать на своё государство, остаётся возможность сделать что-то ради воплощения тех идеалов, которые я начертил себе много лет назад, тем более что за прошедшее время потребность в них никуда не делась: литовское общество, если смотреть в целом, так и не создало государство, в котором чувствовало бы себя уютно.

Не нашлось также замены идее социализма. Предлагаемая взамен идея государства достатка до наивности узка.

Более существенным был бы выбор в пользу так называемого социального (социально-ориентированного) государства, механизм которого позволяет большинство средств направить на те или иные общественные потребности, при этом существенно уравнивая личные и семейные доходы граждан.

Тем более что социально-ориентированные государства — это не теория, а самая что ни на есть практика, они существуют на самом деле, и обыватель часто именно в них видит воплощение идеи социализма. Более того, как раз такие страны занимают все первые места по уровню благосостояния в различных списках.

Всё это выглядит впечетляюще, за исключением, казалось, мелочи, того, что отсутствует какая-нибудь убедительная схема того, как создавать такое государство.

Это значит, что если кто-то пытается создать социально-ориентированное государство и при этом следует какой-нибудь предлагаемой модели, результат просто непредсказуем.

Кстати, а ведь именно вера восточноевропейцев в то, что возможно как-то легко перейти к системе «шведского социализма», сыграла роковую роль в событиях 1986—1992 годов. Сегодня сами восточноевропейцы во многих странах не любят про это вспоминать, а те, кто у них наделён властными полномочиями, пытаются тихо объясниться своим гражданам, почему же вместо «шведского социализма» так трудно удержаться даже в рамках «государства достатка»: дескать, народ не такой, какой нужен для такой продвинутой системы.

Объяснение, между прочим, если кто помнит, не ново: таким же образом изъяны жизни объяснялись в своё время идеологами компартии, только делалось это в разы вежливее. Значит, всё равно приходится выбирать социализм, т. е. устройство общества, когда в этосе класса руководителей отсутствует хищиничество, а общество способно поддерживать такое состояние этого класса.

И правда, странно, что мы (литовское общество, да пожалуй, и не только) стоим на месте, не отвечаем на вопросы, которые были ясны уже 30 лет тому назад.

Таким образом, осознание этого и ответ на эти вопросы остаются частью некоей повестки на будущее — расписания на послезавтра. Так же, значит, и я, когда пишу это, работаю лишь на «послезавтра».

А на сегодня и завтра пусть самые тёмные минуты этих дней станут светлее из-за того, что такое расписание уже готовится — и мы можем как-то участвовать в этом.