Наверное 69-70-й годы очень прошлого века. Где-то на Ковалевского.

Плывём на шлюпочке мимо вдоль берега, гребу в охотку. Катаемся с мамой. Отпуск у меня — курсантика мореходки. На банке магнитофончик «Весна-3» надрывается хорошими голосами. Громко, щедро.

Мамуль загорает в носу лодки, полулёжа на пледе, с листком тополиным на носике от солнца, прижатым солнечными очками. Молодая, роскошная, растворённая в покое тёплого блаженства. Слов не тратим. Они лишни в нашем раю. Где-то август в Одессе. Все прелести черноморского лета.

Небо чистое, как слеза младенца. Море ему не уступает, соревнуясь голубизной. Ни облачка. Пахнет морем, песком, счастьем безмятежности. Медленно гребу, чуть одерживая поближе к берегу шлюпик на невысокой ленивой волне. Завороженно любуюсь, стекающими с весла струями зеленоватого хрусталя.

Вот, и купальня с фуникулёром на траверсе. Белоснежная такая жемчужинка у подножия берегового обрыва. Всё немного кружевное, ирреально вписано в обрыв и берег неведомой рукой. Даже шпалки и рельсы часть того кружева.

Наверху намёком на облака белоснежные оконечности монастырских строений. Словно лоскуток пены морской на гребне волн. Настроение полной растворённости в счастье, которое будет вечным. Смешной, правда?

Подплыл поближе, всмотреться в подробности, совсем не частого в жизни строения на воде. Сушу вёсла. Любуюсь, запоминаю.

Здесь уже, вопреки ленточной музыке, слышно шуршание ленивого ритмичного прибойчика, подлизывающегося к берегу за недавний ночной шторм.

Вдруг, комаха белого колесного облачка на вершине обрыва плавно заскользила по серебряным нитям рельс вниз, прямо в наше удивление. Уже на середине её пути разглядел там чинную троицу, прямо восседавшую на облаке. Все трое одинаково держались за поручень впереди, сидели неподвижно, как солдаты в танкетке на параде.

Выключил магнитофон. Мам, смотри!

В центре батюшка с большим крестом на груди, одетый в светлую холщёвую хламиду. Голова покрыта простой белой косынкой, завязанной сзади. Совсем, как у пирата перед абордажем. По бокам два служки в черной монашеской одежде с закруглёнными клобуками на головах.
 
Облачко спустилось на землю. Служки бережно под локотки вывели батюшку на твердь земную, и троица плавно потекла в купальню. Шаг их был величествен и осторожен. Каждая ступенька короткой лесенки удостоилась паузы в передышке. Батюшка был не столько стар, сколько толст и неуклюж. Не стар, потому что лёгкий ветерок шаловливо заигрывал с его бородой, как с молодой, не замечая, чуть наметившейся в ней проседи.

Троица на какое-то время скрылась в домике под куполком, и в воздухе повисло чуток разочарования от паузы в спектакле.

Ненадолго, потому что, уже через минут пять, видение продолжилось живописной процессией схода служителей бога к воде по последней к купальне лесенке.

Батюшку в его хламиде до ног, так же бережно на руках, стали спускать со стапеля в дальнее плавание среди периметра белых труб загородочки, опутанных оцинкованной лифтовой сеткой. Волны отец не поднял, ибо погружался медленно, пока служки ласково и по чуть плескали на него ладошками тёплую морскую воду. По мере погружения хламида надувалась смешным пузырём. Служки успокаивали её, как приводнившиеся десантники, свои капризные парашюты. Батюшка смешно приседал в воду с головой, отфыркиваясь выпрямлялся и пускал фонтанчики изо рта. Борода, длинные волосы из-под косынки, вкусив моря сосулисто опали, бессовестно изъяв всю сановью внушительность и святость из образа солидного настоятеля монастыря.

Действо плыло в природе без суеты, гармонично вписываясь в блаженный летний антураж.

Весь этот спуск троицы с небес, с последующим омовением в водах Понта Эвксинского, были настолько трудно связуемы с реальной жизнью и мироощущением обычных советских людей, плывущих мимо в обычной советской лодке с замысловатым номером на борту, что невольно захотелось сказку сделать былью.

Кроме того, чего греха таить, начало закипать здоровое пролетарское возмущение полным равнодушием троицы к нашим светлым персонам, проникнутых братством народов планеты.

В каких нибудь двадцати метрах от той загородки в воде, качалась на волнах целая шлюпка, полная нас двоих, молодых, красивых, солнечных людей, и никакого внимания от небожителей! Клянусь, ни разу в нашу сторону не обратился их взор!

Взыграло ретивое. Чи мы не одесситы?!
 
Нас заметили! Кто б сомневался! Батюшка проворно вспрыгнул из воды на лесенку безо всякой помощи иноков. Отдышавшись, схватился за крест нашейный, и вскинул его в небо, глядя на двух загорелых исчадий ада. Его рот произносил неслышные, явно гневные слова в нашу сторону. Хорошо, что неслышные, уверен, нам бы они не понравились, даже на старославянском. Служки держа его под мышки одной рукой, неистово крестились другой, и напоминали взлетающую эскадрилью штурмовых вертолётов.

Мы приближались, как Апокалипсис к Армагеддону, искря собой в блеске моря. Прямо из покатых волн, прямо к оазису святости.

Обитый кованной полосой форштевень шлюпки был неумолим. «Весна» надрывалась всеми бобинами из двух динамиков.

Свершилось чудо! Батюшка побежал! Тот самый, еле ползающий под ручки, грузный кладезь заповедей и молитв, тяжёлая копилка ритуалов, бежал молодым оленем по лесенкам и пирсику аж до фуникулёрной колесницы. Не останавливала, даже отяжелевшая мокряттям хламида, путавшая полные ноги. Служки отстали. Трудно бежать и креститься одновременно, дыханью мешает. Да, и батюшка был быстр.

Отчего так неистово крестились?... Думаю, ещё и батюшка их сильно удивил своей резвостью Сочли за чудо.

Вскочив на тележку фуникулёра, без стремени, как ковбои на коней в добром вестерне, троица выровнялась и замерла сидя по стойке смирно. Батюшка не выпускал из рук крест, направленный к морю, то бишь к нам. Кнопку нажать не забыли, и облачко тронулось вверх, испуская жалобные струйки батюшкиной воды от хламиды. Троица вознеслась и растворилась в белых контурах монастыря на обрыве.
 
Откупавшись до полной просолки, забрались в гостеприимную, развернули еду, зелень, фрукты, открыли красного вина, и продолжили счастье этого незабываемого дня.

А, где-то наверху жалобно звякнул колокол, и казалось, звучали молитвы всего монашеского коллектива во очищение святости монастырской от скверны житейской в обличье молодого курсантика мореходки и его волшебной мамы-красавицы, посягнувших на святое монастырское.

Одесситы верят умно. И таки отличают святость истинную от кильки серебристой.

Одно фото. А сколько радости воспоминаний!

P.S. Фото слямзил с классной, но закрытой группы ПРОСТО ОДЕССА


 

---

---