---

☞ Часть 1. Патриотизм как последнее прибежище

---

Когда-то лейтмотив одной из любимейших тем уютных интеллигентских разговоров на кухне звучал так: что же мы построили? Причём коллективное сознание позднесоветской кухонной интеллигенции всё более смещалось в ту сторону, что с социализмом мы всё-таки погорячились и пора уже возвращаться на «столбовую дорогу цивилизации» — к общечеловеческим буржуазным ценностям.

Как ни странно, в нынешние гораздо более прагматичные времена эта тема до сих пор остаётся в топе. Особенно сильные всплески коллективного сознания вокруг неё происходят к каждой очередной годовщине Октябрьской революции. Но расстановка акцентов сегодня изменилась.

Репутация «общечеловеческих ценностей» оказалось сильно подмочена. Их «запретные плоды», любить которые «нас так долго учили», на поверку оказались вовсе не такими сладкими, как рисовало воображение.

Слышны голоса, считающие неадекватной и ложной саму альтернативу социализм/капитализм. В качестве замены этой паре недавно один русский патриот-миллиардер, проживающий в Техасе, предложил «перейти на мироощущение империализма» — понимая под ним, очевидно, не «последнюю монополистическую стадию развития буржуазного строя», как у Ленина, а возведение государства в некую абсолютную ценность. Собственно, этот господин так и выразился — «сакрализация государства».

Чаще можно услышать, как приблизительно ту же мировоззренческую позицию называют «государственничеством» или «державничеством». Предполагается, что такое властепоклонство (или властебоязнь) может с успехом компенсировать недостатки, присущие двум ведущим социальным системам-антагонистам ХХ века.
 

Сегодня после знакомства с прелестями дикого капитализма гуманистический потенциал советского строя так или иначе — с охотой или со скрипом — признаётся почти всеми. Но убеждение в его «неэффективности» из-за подавления им частной инициативы вбито глубоко в общественное подсознание десятилетиями монопольной либеральной пропаганды.

Из-за океана решение этой проблемы видится в отделении частной экономической инициативы от власти, а последнюю предлагается возвести в ранг святыни, аналогичной «священной частной собственности» либерализма.


Итак, вместо Народа или Класса, вокруг которых строятся социалистические и буржуазные ценности, нам предлагают сделать такой святыней Государство. Оно, по мысли русского патриота из Техаса, должно служить не интересам какого-то отдельного общественного класса и даже не интересам всего общества, а только себе самому (sic!).

По ходу осмысления такой формулировки неизбежно появляются некоторые вопросы.
 

Что такое народ, общественная группа или класс, и какие у них могут быть интересы — это более-менее понятно каждому хотя бы на интуитивном уровне. А вот что такое государство, существующее отдельно от общества и общественных групп, служащее самому себе и молящееся на самое себя? В чём его интересы и цели?

Конечно, адепт государствопоклоннического культа может сказать, что любопытство здесь вообще неуместно: государство, мол, настолько священно, что служить ему надо молча и без лишних вопросов. Но если не торопясь вливаться в ряды адептов культа, рассмотреть его с позиций здравого смысла, то без ответа на возникающие вопросы не обойтись.

Например, из кого или из чего состоит такое, служащее лишь самому себе, государство? Допустим, оно отделено от всех классов и от общества в целом. Тогда кому конкретно оно служит? Ведь любые правители — это живые люди, и в любом случае правящий слой в государстве — это некая группа людей, более или менее многочисленная.

Значит, государство будет служить им. То есть сакрализация такого государства будет означать лишь возведение в абсолют чьих-то групповых интересов. Те же, кто не входит в этот круг избранных, должны будут, не щадя живота своего, сражаться за интересы этих небожителей, воплощающих в своих священных особах «державность».
 

В итоге идея державы ради самой себя приходит к тому же, уход от чего декларируют её сторонники — к государству, защищающему частные интересы. А высокие слова о «патриотическом долге» оказываются лишь фиговым листком, маскирующим эту неприглядную картину. Сакрализация государства оказывается камуфляжем для его приватизации.

Далее — а в чём собственно состоит смысл такого замкнутого на самом себе государства, вернее — интерес элитной группы людей, тем или иным путём забравшихся на самый верх общественной пирамиды? В том, чтобы упиваться собственной силой? Плевать сверху на всех, кто внизу и получать удовольствие от собственной безнаказанности? А те, которые «внизу», ради чего обязаны строить Петербург в болоте и пирамиды в пустыне — чтобы потешить самолюбие царя Петра и фараона Хеопса?

Если это и есть тот идеал, который предлагают в качестве замены капитализму и социализму нынешние православные миллиардеры, то подозреваю, что у многих их единоверцев такой идеал особого восторга не вызовет.

Я лично в христианской догматике не особо силён, может быть, поэтому мне трудно понять, как идея самопоклоняющегося и «самослужащего» государства-эгоиста может сочетаться с тем, что Христос не только сошёл с небес, но принял крестные муки и умер за слабых, бедных и гонимых. Возможно, православное вероучение предполагает здесь какие-то нюансы — тогда остаётся надеяться, что найдётся кто-нибудь более подкованный, кто разъяснит мне эти хитрости.

Можно вспомнить и весьма популярный не только у христиан, но и у самых разных народов сюжет о благородном разбойнике. Мне неизвестны вариации этого сюжета, где положительными считались бы типажи вроде Гая Гисборна, воплощающим именно мощь государства, силу ради силы. Хотя, возможно, такие и есть.
 

Но абсолютное большинство народов возвышает и героизирует именно своих национальных Робин Гудов, защитников бедных и слабых от произвола «сильных мира сего». А уж рассчитывать на то, чтобы русских — с нашей-то склонностью к разинщине-пугачёвщине-партизанщине — приучить к поклонению самовлюблённой силе, мне представляется пустой тратой времени. Что характерно, даже современное государство начинает это понимать, судя по недавнему увольнению со скандалом свердловской чиновницы, заявившей представителям местной молодёжи: «Государство вам ничего не должно».

Современные сторонники «сакрализации государства» используют «разбойничью» тему для иллюстрации возможности существования власти, отделённой от собственности. Имеется в виду, что по старым уголовным традициям «воры в законе» не должны иметь имущества, и власть их в криминальных группировках оказывается как бы оторванной от собственности, висящей лишь на моральном «авторитете».

Это так, если собственность понимать сугубо в буржуазном смысле — как частную.

Но не надо забывать, что при личном вроде бы бессребреничестве криминальные авторитеты распоряжаются так называемым «общаком», который они могут использовать и используют для укрепления своей власти.

При этом важно, что они — не собственники «общака», а лишь его хранители и распорядители. Собственником же является вся криминальная группировка, которая и задаёт «авторитетам» границы их полномочий по распоряжению общим имуществом. Этими границами является благо всей группировки. Выход за эти границы — использование «общака» в личных целях — как известно, считается одним из самых тяжёлых нарушений воровского кодекса чести.

То есть даже в этой среде властные полномочия не оторваны от отношений собственности, а наоборот, опираются на общий материальный ресурс криминальной структуры. При этом власть «авторитетов» не является абсолютной, не служит самой себе, а ограничена волей всего коллектива преступников.

По сути, главным субъектом власти и собственности является всё криминальное сообщество, наделяющее «авторитетов» властными и имущественными правами, что как ни странно, более всего соответствует как раз таки социалистическим принципам.
 

А вспомнив, что в самом слове «общак» ничего сугубо криминального нет, и в уголовный жаргон оно попало из вполне нормального гражданского языка, из преступного мира мы попадаем в мир русского простонародья. Так у староверов называлась общая касса, шедшая на нужды единоверцев. Распоряжались общаками наиболее авторитетные члены религиозных общин, причём авторитет их строился не на страхе, как в уголовных сообществах, а на доверии — когда все уверены в честности и бескорыстии этого человека, в том, что именно он распорядится общим имуществом на благо всех.

Многие из старообрядческих «согласий» были довольно многочисленными, так что их вполне можно считать этакими протогосударствами в миниатюре, по организации которых можно судить о том, как наш народ представлял себе справедливое разрешение проблемы власти и собственности. Со своей правящей верхушкой — большаками, начётчиками, попечителями, настоятелями и другими авторитетными членами общины, чья власть, основываясь на всеобщем уважении, имела и материальную основу — общинные богатства.

Власть и собственность оказываются не отделёнными друг от друга, но и не приватизированными узким привилегированным слоем, как в классовых обществах. Собственником и верховным правителем является собрание всех взрослых членов «согласия», оно же делегирует лишь на время право распоряжения делами общины и её имуществом наиболее авторитетным единоверцам.
 

Отсюда следует ещё одна важная особенность исторического сознания нашего народа: отсутствие преклонения перед властью и богатством самими по себе. Собственность не считается священной, как это проповедует буржуазный либерализм. Но и власть ради власти ни в коем случае не сакрализируется. Богатство по представлениям староверов богоугодно лишь когда оно служит благу всех единоверцев. Точно так же не любая власть «от Бога», а только та, которая работает на процветание общины.

В проекции с общинного на государственный масштаб это означает, что верховная власть и богатство имеют ценность лишь постольку, поскольку служат Народу. Только он, Народ, является источником сакральности и легитимности Власти.

Собственно такими — «служилыми» — и являлись исторические формы нашей ранней государственности, названные Иваном Солоневичем «народной монархией», где источником собственности и власти была «служба», а не западное «естественное право».

А по мере того как государство стало всё более отделять себя от страны, и собственность переставала восприниматься правящим слоем как награда за заслуги перед страной, постепенно приобретая вид «священной частной» на западный манер и превращаясь в средство порабощения Народа.


Ту же метаморфозу проделала и русская старообрядческая община: перед европеизированным обуржуазившимся послепетровским государством распорядители общинных богатств вынуждены были выступать в роли частных собственников, по факту таковыми не являясь.

Но это лишь поначалу было вынужденной мимикрией под западные формы. Постепенно общинные авторитеты вошли во вкус и окончательно «прихватизировали» то, что им доверили в распоряжение их единоверцы. Так на грабеже единоверцев и поднялась первая генерация русских капиталистов: все эти распиаренные Морозовы, Рябушинские и другие старомосковские династии крупных негоциантов и фабрикантов.

Правда, в этом случае произошла только приватизация собственности. Внутриобщинная власть по представлениям рядовых староверов, превратившихся в рабочий класс, продолжала оставаться общим делом.
 

Отношения на таких предприятиях ещё долго оставались далёкими от канонов классического капитализма, что шокировало европеизированные официальные власти и их эмиссаров, православных священников: «Тут нет ничего похожего на обыкновенные отношения между хозяином и его работником; речью заправляют, ничем и никем не стесняясь, наиболее начитанные, будь это хоть последние бедняки из целой артели; они же вершат и поднятый вопрос» (Беллюстин И. Ещё о движениях в расколе // Русский вестник. 1865. Т.57 (№6). С.762).

А вот на общеимперском уровне приватизация собственности и государственной власти шли рука об руку, результатом чего было превращение приватизировавшего их правящего сословия в эксплуататорский класс, очень похожий в этом смысле на привилегированную «шляхетскую нацию» средневековой Речи Посполитой. Польская шляхта, полностью монополизировавшая политические и имущественные права, могла с полным основанием сказать: «государство — это мы». Что всегда было предметом зависти и идеалом, на который ориентировалось правящее сословие царской России.

В этом же русле приватизации государства по польско-шляхетскому образцу лежала и попытка европеизированных элит в феврале 1917 года окончательно превратить монархию в чистую декорацию, низведя царя до положения если не польского короля, то хотя бы английской королевы. Но если с захватом помещиками земли и других богатств страны народ довольно долго мирился, то наглую приватизацию государства февральскими «революционерами» он терпеть не стал, и довольно быстро, уже в октябре, вернул себе и власть и собственность.

В конце 1980-х — начале 1990-х происходит повторение того же «февральского» сценария: приватизация власти происходит как закономерное следствие приватизации государственной собственности.
 

Но в отличие от приватизаторов начала ХХ века, их горбачёвско-ельцинские продолжатели гораздо более серьёзно отнеслись к тому, как оправдать итоги своих «реформ» в глазах населения. Если процесс первоначального накопления пытались легитимировать примитивной либеральной философией «тащи кто сколько сможет унести», то к концу лихих 90-х «реформаторы» сообразили, что грабить страну гораздо сподручнее, прикрываясь «патриотизмом».

Отсюда берёт начало «проект Путин», маскирующий бесстыдную приватизацию государства фиговым листком его «сакрализации», сводящейся к циничному манипулированию государственническими инстинктами народа.


Но манипуляция не может продолжаться бесконечно. Исторический опыт выживания при Романовых-Хрущёвых-Горбачёвых-Ельциных основательно поспособствовал выработке в народе инстинктов скорее обратного свойства — рефлекторное недоверие к государству, которое давно перестало быть «своим».

Целью путинского «патриотического поворота» было создание для народа иллюзии его единства с элитой, но эффект от такой «сакрализации власти» последнее время получается скорее обратный: иллюзия возникает не у народа, а у самой элиты, убедившей себя, что любую лапшу, которую ей вздумается повесить на уши народа, последний будет гарантированно воспринимать как откровение свыше.

После того что привластные элиты творили со страной на протяжении нескольких последних столетий, возлагание надежд на восстановление сакрального статуса государства — не более чем убаюкивающий и дезориентирующий мираж. Сейчас не до жиру, и чтобы государству остаться живу, ему нужно восстановить хотя бы минимальное к себе уважение.

А это можно сделать только реальной, а не показной заботой о народе, на что нынешняя власть, как показала та же пенсионная реформа, пока не способна.