Понятие, что такое «хорошо» и что такое «плохо» довольно глубоко укореняется в сознании из-за простоты и удобства оценки происходящего. На этом построены все идеологии прошлого.

Более того, свод моральных ценностей является тем становым хребтом, который помогает человеку твёрдо стоять на позициях большинства и бороться с личностными негативами.

И всё же мыслящие люди в двоичной системе нравственных координат видят оттенки и многообразие поведенческих линий.

О таких людях говорят: он глубокий человек. То есть человек, способный видеть и ощущать большее, чем обыватель.

В кризисные моменты развития общества в головах думающих людей идёт ещё более тяжёлая и, порой, более жестокая война, связанная с переоценкой нравственных ценностей.

Нет. Она не связана с тяготами походной жизни, потерей друзей и мучительными страданиями в госпиталях. Она больше напоминает борьбу с невидимой и неосязаемой радиацией, когда тебе твердят, что всё вокруг опасно для жизни, а ты не входишь в прямой контакт со злом.

Люди с жизненным стержнем имеют больший шанс привести свою голову и душу в порядок, так как мирская суета разбивается о стойкое представление, что — хорошо и что — плохо.

Абсолютно убеждён, что у старшего поколения жизненный стержень сформировался не только благодаря системе советских убеждений, а в период главных жизненных испытаний, связанных с Великой Отечественной войной и большой кровью завоёванной Победой.


Именно эта война, как лакмусовая бумажка, выявила, кто свой, а кто чужой нашему Отечеству.

Не воспитав в себе внутреннего равновесия, человек может скатиться в крайности — что и происходит с теми, кто ищет не истину, а альтернативу прошлому.

Отсюда и выплывают попытки отрицания роли и значения Победы советского народа в Великой Отечественной войне, склонность к героизации коллаборационистов всех мастей и даже изменников Родины.

Выдавая себя за вещунов новой правды, эти люди в своих подходах ничем не отличаются от ура-патриотов. Они одинаково видят жизнь в двух тонах: белое — чёрное, но только поменяв их местами.

Трудно представить, что пережили в перестроечные времена настоящие фронтовики, которые прошли всю войну, видели множество жертв и несправедливости.

Однако их сердца не тронула злоба, ненависть и зависть по отношению к успешным людям.

Они не затаили обиду за то, что их деяния на полях сражений и после не нашли, порой, должную оценку на верхах, а приобретённые на войне фронтовые привычки порицались близкими и родными.

В сложных жизненных обстоятельствах они были цельными и последовательными во всём: в вере, в надежде, в любви, так как знали им цену.


Мне повезло. Мой отец и близкая родня не осрамили себя в военное лихолетье. Все они воевали с одним врагом — фашизмом, на разных фронтах и в разных странах.

Никто из них не познал горечь человеческого презрения за подлость, трусость и предательство, хотя события 17 сентября 1939 года в Западной Белоруссии кого-то объединили, а кого-то разлучили навсегда.

Не судите, дорогие читатели, что в день празднования Победы я решился пронести краткие словесные портреты своих ветеранов перед вашими глазами.

Всё нижесказанное — не творческий вымысел, а реальные судьбы близких мне людей, похожих на ваших.



Комсомольская конференция перед началом войны. Антипенко в первом ряду посередине



Красноармейская книжка Владимира Антипенко


Уроженец пригородов Гомеля, отец мой, Владимир Антипенко, пережил тяжелейшие испытания военного разведчика в блокадном Ленинграде, участвовал во взятии Кёнигсберга. Закончил войну на Одере.



Ленинградский фронт. Получение боевой задачи


Его сестра, Любовь, до тяжёлого ранения воевала в рядах Красной Армии в Карелии.

Младший брат отца — Валентин, подростком удрал на фронт, был зачислен юнгой на противолодочный катер и после войны ещё долгое время служил сначала на Балтийском, а потом Черноморском флоте.



Юнга Валентин Антипенко.


Вернувшись на родину, симпатичный моряк связал свою судьбу с девушкой, имевшей ребёнка. На ехидные подковырки соседей он с улыбкой отвечал: «Ей гулять будет некогда».

И действительно. Жена родила моряку восемь детей, а он на её ворчание всегда весело отвечал: «Всё равно я люблю тебя, Маняша».

Внуков он вырастил на своих руках: кормил, одевал, обмывал и радовал нехитрыми вкусностями да морскими рассказами.

«Я всю жизнь хотела иметь такого мужа, как мой дедушка, — делилась со мной в переписке одна из его внучек. А потом с нескрываемой грустью добавила: — Таких мужей, как он, теперь сыскать невозможно».


Старшие братья моей матери, Казимир и Владислав Святохо, воевали в составе польских войсковых подразделений на западных фронтах.

Казимир — выпускник Виленской офицерской школы, в сентябре 1939 года попал в советский плен и был этапирован в северные лагеря.

Его эшелон следовал через Козельск. Кстати, никто из офицеров-попутчиков в Катынь не попал.

После амнистии он в рядах польской армии генерала Андерса ушёл воевать с немцами в составе союзнических войск и на Родину по понятным причинам не вернулся.



Генерал Андерс вручает орден Virtuti Militari (Орден воинской доблести) Казимиру Святохо


Его брат, Владислав, воевал в Армии Крайовой, попал в засаду и был заточён в концлагерь Дахау, где проводились медицинские эксперименты над заключёнными с целью изучения возможностей медикаментозного управления поведением человека и воздействия на его организм холода.

Действовавшая в лагере подпольная организация заключённых, в составе которой был и Владислав, 28 апреля 1945 года, за день до прихода американских войск, подняла восстание, сорвав имевшийся у немцев план уничтожения оставшихся в живых узников.

После освобождения он навсегда связал свою жизнь с одной из узниц Дахау и уехал с ней на постоянное место жительства в Америку.



Узники Дахау Владислав Святохо с женой



Не могу не сказать несколько слов об ещё одном исключительно мужественном человеке — Михаиле Никифоровиче Соколове, моём тесте.



Михаил Никифорович Соколов


Войну он начал командиром противотанкового орудия (их называли «сталинскими смертниками»).

Этот красивый, статный мужчина пережил столько, что хватило бы на несколько жизней.

Однажды немецкий штурмовик на бреющем полёте выпустил очередь по артиллеристам, и пуля пронизала всё тело Соколова от шеи до поясницы.

Тяжелораненый, он пару суток пролежал в присыпанной песком траншее и был случайно обнаружен солдатами.

Из-за антисанитарии в сквозной ране завелись паразиты. Нужно было срочно предпринимать меры, а лекарств и обезболивающих препаратов не было.

Тогда измождённый офицер потребовал прочистить ему рану раскалённым шомполом — и, зажав зубами палку, перенёс эту экзекуцию, сохранившую ему жизнь.

Михаил Никифорович категорически не воспринимал слухи о зверствах советских солдат на немецкой территории. Наличие единичных случаев он не отрицал, но военнослужащим и в особенности офицерам было запрещено под угрозой трибунала вступать в отношения с немками.

По улицам Берлина и других городов постоянно курсировали патрули, наделённые правом проводить обыски квартир жителей в целях установления фактов нахождения в них советских военнослужащих.

Однако молодость брала верх, да и потерявшие мужей немки порой сами искали способ накормить детей солдатской снедью.

Как-то товарищ Соколова поделился, что нашёл выход из положения: немка прятала любовника в раскладной диван. Такая конструкция мебели в те времена многим была в диковинку.

Надо же было, чтобы однажды Соколов в составе патруля оказался именно в той квартире с роскошным раскладным диваном, где затаился его сослуживец.

Мгновенно сориентировавшись в ситуации, он присел на диван и на ломаном немецком завёл беседу с хозяйкой.

Всё на этот раз обошлось. Только через несколько дней товарищ признался спасителю, что в те минуты намочил галифе от страха и ожидания последствий.

Под старость тяжело заболев раком лёгких, он отказался от наркосодержащих уколов и мужественно переносил мучения. Даже при смерти он не произнёс ни одного плохого слова в адрес тех, кто насолил ему в жизни.


Таким же бессребреником был и мой отец, который после демобилизации всю жизнь работал учителем русского и немецкого языка в Долгиновской средней школе.



Долгиновские ветераны войны Н.Аскабович, Д.Шкляев, В.Антипенко В.Тупицын



Отец с учителями Долгиновской средней школы


Всю войну он проносил за поясом сборник Сергея Есенина и сам писал неплохие стихи.

Дружбу с ним вели и часто бывали у нас дома многие мастера пера, преподаватели БГУ звали в аспирантуру, но двигаться по служебной лестнице он не желал: учительствовал, был организатором пропагандистских и общественных мероприятий, увлекался рыбалкой и любил с друзьями посидеть в тёплой компании.

Чтобы не нахваливать своего близкого человека, поделюсь его стихами и тем, как он воспринимал послевоенную действительность.

Порой удивляет, что совсем молодые люди, фронтовики тонко понимали происходящее.

В отличие от немцев, они никогда не фотографировались с пленными и тем более на фоне убитых.

Оказавшись на территории Германии, они в большинстве своём с состраданием относились к мирным жителям поверженного Рейха, не всегда отвечавшим им взаимностью.

Именно это можно уловить в следующих строках, написанных отцом в последний период войны.

 

На Одере в прекрасный этот вечер
Сама природа нам благоволит.
В раскидку клёны — огненные свечи,
Роняют ярких листьев малахит.

Стоим мы, как деревья молодые,
Суровые — силёнок про запас,
И обещаем горы золотые
Девчоночкам, глазеющим на нас.

Мы победили, и теперь в ответе
И за убитых, и за их детей,
Которые живут на белом свете,
Не получая от родных вестей.

Теперь мы им и папочки, и мамы,
Мы кормим и жалеем сердцем всех.
У нас как будто совместились раны
Переживаний за своих и тех.

Глаза детей до дна полны печали.
Они клянут проклятых чужаков,
Которые в войну поистребляли
Без жалости немецких мужиков.

На Одере сегодня чудный вечер
Природа прекратить войну велит.
В раскидку клёны — огненные свечи
Роняют пёстрых листьев малахит.
 

Так случилось, что перед войной в поисках заработка большая семья моего отца переселилась в Карело-Финскую ССР. Там и состоялось первое знакомство отца с творчеством Сергея Есенина.

Много лет спустя, он на теплоходе «Пирогов» посетил те края и написал трогательное стихотворение, в котором чувствуется влияние есенинского стиля:

 

Мечут клёны озябшие листья,
Паутины вуаль на скале,
Багрецом загораются кисти
На рябиновом гонком стволе.

Я не здешний. В лазоревый омут
Опускаю случайно глаза
И дивлюсь, как безропотно тонут
В ледниковой воде небеса.

Край озёрный! Любимый до боли,
Ты всегда неразлучен с тоской.
Оттого и суров поневоле
Взгляд и лик неразгаданный твой.

Здесь Сергея Есенина имя
И стихов его тонкую вязь
Я впервые воспринял и с ними
Гнил в окопах, поэту молясь.

Я Есенину предан без лести
И считаю поэта святым,
Мне ж писать для души интересней —
Не хочу умереть молодым.
 

Участник многочисленных агитационных мероприятий, Владимир Антипенко, конечно же, надевал на торжества пиджак с боевыми наградами. Но его раздражали обозники, увешанные юбилейными медалями. Этот внутренний протест вылился в следующие строки:

 

Сдаётся мне, хватит медали
На грудь нашу вешать опять.
Мы долг боевой исполняли —
Отчизну свою защищать.

Полвека — не так уж и мало.
Весенним предпраздничным днём,
Нам выдали горы металла,
Звенит незаслуженный лом.

Награды в войну получали
Не те, кто хотел улизнуть.
Мы пули в атаке встречали,
За них — и медали на грудь.

9-го мая — День мира.
Друзей своих вспомни, солдат.
Всех тех, кто сегодня в могилах,
Присыпанных наспех, лежат.

Ведь им ничего не досталось —
Ни званий, ни почестей тех,
Которые нам воздавались,
Как будто герои мы все.

Начальники, шеи напыжив,
Медальку не вешайте мне,
Награды — для тех, кто не выжил
В жестокой, кровавой войне.
 

Не очень-то заботясь о собственном благополучии, отец с болью воспринимал недооценку роли учителей в жизни общества.

Он всегда и на всех доступных ему уровнях поднимал вопросы укрепления авторитета и условий жизнедеятельности педагогов, чем нередко вызывал недовольство начальства. Но его это мало беспокоило.

Благодарные ученики, ставшие затем заметными людьми, питали к нему благоволение и при оказии всегда заезжали на посиделки под рюмочку беленькой.

Вот какие строки он однажды выдал в хрущёвские времена на районных мероприятиях, приуроченных ко Дню учителя:

 

Просим в нашу обитель,
Дорогие друзья.
Гостю в званье «учитель»
Отказать же нельзя.

Верю, братцы, однажды
Не вождей — наш портрет
Украшать будет каждый
Должностной кабинет.

Педагог — это нищий,
Что друзья говорить,
Ведь порой даже пищу
Невозможно купить.

Мы не ропщем, поверьте,
Повторю сотый раз:
Нам важнее, чтоб дети
Переплюнули нас.

Все мы любим Отчизну,
Нашу Белую Русь.
Мы — начало их жизни,
Утверждать не боюсь.
 

Общительный и юный сердцем человек, отец трудно привыкал к пенсионной жизни. Вот что он предлагает сидельцам у телевизора:

 

Мы не можем никак примириться с судьбою,
И не верим, что радостен дачный удел.
Так давайте, как прежде, тряхнём стариною,
Невзирая на хворь и седин наших мел.

Соберёмся, поднимем солдатскую чарку,
Помянём всех ушедших, поздравим живых
И закусим не кашей, а жареной шкваркой,
Да станцуем лезгинку в кругу молодых.

Пусть потом всё болит и заходится сердце,
Онемевшие ноги служить не хотят.
Мы не будем жалеть, дорогие, поверьте,
Что устроили пир не дедов, а ребят.
 

Реагируя на время, когда вся страна пришла в движение от новаций ельцинско-гайдаровской хунты, ветераны сразу раскусили их предательство.

В своей традиции отец обратился к участникам ветеранского собрания, приуроченного ко Дню Победы, вот с этими строками:

 

Сегодня здесь, в просторном этом зале,
Седые ветераны собрались.
С гвардейской выправкой, хотя слегка устали,
Они как будто в бронзе отлились.

И нет средь них ни первых, ни последних,
Ни худших и ни лучших — все равны,
Ведь им пришлось пройти до дней победных
Опаснейшими вёрстами войны.

В миру бытует ложное сужденье,
Что тот, кто кровью заплатил войне,
Кто перенёс страданья и лишенья-
Героем стал в родимой стороне.

Да, разговоров много, но обидно,
Правителям нужны мы напоказ.
С улыбкой нас встречают, им не стыдно,
Что Родину похитили у нас.

Не сберегли Отчизну — это больно,
И в этом есть фронтовиков вина,
Мы молодым не крикнули: «Довольно!
Не этому учила нас война.

Война учила быть нас вместе, рядом,
Делить последний, чёрствый хлеб с водой.
Не одолели б мы фашистских гадов,
Не будь народы в Родине одной».
 

Владимир Антипенко на митинге


Коварная болезнь пришла к отцу внезапно.

Крепкий мужик, в 70 лет забрасывавший на прицеп мешки с картошкой, он начал быстро сдавать и жаловаться на боли.

Отец чувствовал, что жизнь его идёт к закату, но крепился и хотел вырваться из стен ветеранского госпиталя домой.

Тоска по родному дому в трудные для человека минуты всегда портит жизнь. Но если к ней добавляется ощущение, что ты можешь уйти, не простившись с родным очагом и близкими, душевная боль становится невыносимой.

 

В тобой обжитое владенье
Пусть тихий, нежный голос мой
Души невольное влеченье
Домчит дорогой ветровой.

Ведь малахит расцветшей туи
Зовёт солдата на постой,
Лишь об одном судьбу молю я —
Скорей домой. Хочу домой.
 

После этих строк и возвращения к родным пенатам Владимир Антипенко прожил ещё год.

К нему часто наведывались те, с кем он коротал время до болезни.

Узнав о хвори любимого учителя, из Израиля приехал его лучший ученик, Леон Рубин. Он не ожидал увидеть «генерала» в плачевном состоянии и привёз с собой приличную бутылку шотландского виски.

Будучи ребёнком, он сам пережил ужасы войны: Долгиновское гетто, побег, тяжёлый переход по лесам и болотам за линию фронта в составе организованной группы, которую вывел на советскую территорию чекист Киселёв.

Оказавшись на кухне, Леон сел на табуретку и так плакал, как никто из родных после смерти отца.

А отец ещё не сдавался и радовался каждому визиту приезжих.

 

Я вам рад, но сегодня в постели лежу
И встречаться с друзьями уже нету мочи,
Посидите часок, я на вас погляжу,
До компаний всегда я был шибко охочий.

Выпивая сто грамм, поминаю я всех,
Не успевших пожить и в окопах зарытых,
Наша удаль — прощальная память о тех,
Кто, как факел, сгорел в своих танках
                                                     разбитых.

Кто осудит за то, что второй мой стакан
За погибших друзей в фронтовом Ленинграде,
Тост за тех, кто от голода высохшим стал
И преставился Богу, как к высшей награде.

Третий выпью за вас, кто огнём амбразур
Был пронизан, но смог туда бросить гранаты.
Тост четвёртый — за юных и ветреных дур,
Волочивших подранков ещё не женатых.

Кто вернёт мне товарищей всех боевых?
Я по каждому другу скорблю до рассвета,
Может, я был не прав, забывая живых,
Ожидающих дома хмельного поэта.

Но теперь-то я здесь и родных не сужу,
Я прикован к постели, бодрюсь, между прочим.
Посидите часок, я на вас погляжу,
До компаний всегда я был шибко охочий.
 

Заканчивая повествование о своих участниках войны, мне в качестве оправдания хочется задать вопрос: достаточно ли вы знаете о своих ветеранах Великой Отечественной?

И это не упрёк в адрес читателя. Это совет, подсказка, предложение: как хотите, но общайтесь чаще с ещё живыми и срочно займитесь восстановлением страниц нелёгкой жизни ушедших.

Всё это пригодится в воспитании ваших детей и внуков. Да и вы не будете чувствовать своей вины, что за кругом личных забот не успели, забыли, не смогли.

Живущим же участникам войны с фашизмом хочу передать эти строки, написанные фронтовым поэтом Владимиром Антипенко к юбилею Победы.

 

Редеют ряды ветеранов —
Питомцев завидной судьбы.
Их шрамы, увечья и раны —
Наследье минувшей войны.

Совсем вас немного осталось,
Поэтому мой вам наказ:
Боритесь за жизнь, чтоб боялась
Смерть тронуть любого из вас.



Владимир Антипенко
 

                                

В память об отце