Всё меньше остается среди нас тех, кто прошел, пережил ту страшную войну. Сегодняшние ветераны — это зачастую подростки и дети Великой Отечественной. Но и они постепенно уходят от нас...

Этот очерк был написан в мае 2007-го. В День Победы я с радостью вручил возле нашего Памятника с десяток экземпляров газеты, где материал был напечатан, его героине — Анне Осиповне Морозовой. И вдруг увидел раздающую нашу газету девчонку — как две капли воды похожую на Аню Морозову из далекого 1941-го!

Естественно, я тут же схватился за свою фотокамеру, и... очерк получил неожиданное фотопродолжение. Ведь я так всегда и писал о ветеранах — как о таких же пацанах и девчонках, что и сегодня, — только которые просто где-то очень далеко. И неважно, это «далеко» в пространстве или во времени. Потому что я пишу именно для них, сегодняшних. И всегда искренне рад, когда мой мессидж доходит...

Да, этот очерк был написан девять лет назад. Но ведь это по сути — «ненаписанный роман». Поэтому он не может «устареть». Как не может «устареть» наша память о том времени.

Александр ШАМРОВ

Фото военкора Д.Онохина, из архива А.О.Морозовой и автора текста
 

Не знаю, как нынешние тинейджеры, а лично я в свои 14 часто задумывался, что бы я чувствовал, доведись мне вот прямо сейчас оказаться в июне 41-го...

Анна Осиповна Морозова — одна из сотен тысяч тех, кто прошел войну «надцатилетними». В победном мае 45-го ей, старшему лейтенанту медицинской службы, не исполнилось еще и двадцати. А ушла на фронт она в 15 с половиной, только успев закончить первый курс ялтинского военно-медицинского училища.

Впрочем, «ушла на фронт» — это слишком сильно сказано. Просто была война...


«Над нами «мессеры» кружили...»

Собственно, выбора у Ани Морозовой тогда и не было.

Крым уже был отрезан фашистскими войсками от «большой земли». Прорваться в Донбасс, где жили родители, казалось нереальным. Оставаться тоже было смертельно опасно: националисты из крымских татар, ободренные приближением фашистских войск, начинали потихоньку резать «неверных»...

Помогла случайная встреча с сокурсницей по училищу. Та была на пару лет старше и ее уже призвали.

Так Аня влилась в ряды Красной армии. Документов у нее не было никаких. Паспорт еще не положен по возрасту. Но и на «дочь полка» она уже не тянула. Опять же, по возрасту...

Впрочем, на такие мелочи в то лето мало кто обращал внимание. Отступающей армии, помимо бойцов, катастрофически требовались рабочие руки. Чтобы стряпать, штопать, перевязывать раненых. А если обладатель этих рук имел за плечами целый курс «медицины», то ему вообще цены не было!

Хотя прежде чем ее назначили санинструктором, Ане Морозовой пришлось и первый раз в жизни варить борщи, и ночью, ползком, добывать питьевую воду вблизи немецких окопов, и даже послужить в саперном батальоне, расставляя сигнальные флажки на минном поле, вслед за ставящими мины саперами.

Солдаты раздобыли для нее старенький бушлатик и «мореманскую» юбочку. Военной формы не нашлось. Вообще-то, наши старались таких как она, «малолеток», держать подальше от линии фронта, «в третьем эшелоне». Но немцы наступали так стремительно, что часто «третий эшелон» оказывался первым.


Наши отходили от Ялты на Севастополь. Слева — горы, справа — море. Отход прикрывали морские пехотинцы, «черные черти», как их со страхом называли немцы. Однако авианалеты следовали один за другим.

Анна Осиповна вспоминает свое первое такое боевое крещение. Как заслышав вой пикирующего «мессершмидта», она спряталась в водоотводной трубе под дорогой. Там казалось безопаснее. И как ее за шиворот вытащил старый солдат: «Куда, дура?! Он же сейчас по дороге молотить будет! В канаву ложись!» А спустя мгновение дорога вздыбилась разрывами.

А еще спустя несколько минут Аня увидела то, что было только что их продовольственным обозом. Месиво из человеческих тел и конских трупов, вперемешку со всем остальным.

Так Аня училась искусству выживать на войне...





Кровавые маки

Под Севастополем начались позиционные бои. Это значит, что после стрельбы и рукопашной таким, как Анна Морозова, предстояло ползти по «ничейной» земле, между своими и немецкими окопами, искать, перевязывать своих раненых и вытаскивать их с поля боя.

В одном из таких рейдов Аня наткнулась на немецкого солдата, всего года на три старше ее. Немцу взрывом оторвало ногу. Повинуясь простому человеческому состраданию, Аня наложила ему жгут, чтобы немец не истек кровью.

И, совсем как родным «братишкам», прошептала что-то ободряющее, только по-немецки. Язык она знала еще со времен училища, когда они с подружкой, выражаясь языком современности, тусовались с поволжскими немцами. Ведь ещё вчера с немцами мы были друзьями... Помните, как там у Высоцкого:

 

А до войны вот этот склон
Немецкий парень брал с тобою.
...
Ну а сейчас быть может он
Свой автомат готовит к бою.
 

Вскоре, когда началось немецкое контрнаступление, немцы забрали своего солдата. Однако поступок нашей санитарки не остался незамеченным со своего наблюдательного пункта.

По возвращении она была вызвана к офицеру СМЕРШа, который пригрозил ей расстрелом «за измену Родине». Это был уже не первый конфликт наших девчонок с «особистом». Кто его знает, привел бы или нет тот свою угрозу в исполнение... Во всяком случае, как за неповиновение расстреливали ее старших товарищей, Аня видела.

Но тут за нее вступился ее командир, Борис Булыгин, в послевоенные годы — профессор из Барнаула. «Если только девчонок тронешь, — сказал он «особисту», — в ближайшем же бою тебя не станет!» Посмотрев в глаза командиру, «особист» поверил.


В Севастополе госпиталь расположился в здании школы.

Анна Осиповна вспоминает, как во время одного из авианалетов от взрыва покосились стены и штукатурка посыпалась прямо на операционный стол, в открытые внутренности лежащего на нем солдата. И как она, пока взрослые прятались и пережидали налет, кинулась эту штукатурку оттуда доставать руками. Прежде дав солдату стакан спирта, чтобы он не умер сразу, от болевого шока.

Потом был госпиталь под землей, в севастопольских катакомбах. Налетов здесь не было. Но приходилось работать без сна по трое-четверо суток. А весь дневной рацион составлял 300 граммов сечки и пару стаканов кипятка. Склад с крупой стерегли очень бдительно. Уничтожали группы фашистских диверсантов, пробиравшиеся, чтобы его взорвать.

Но больше всего Ане запомнились алые маки весны 42-го, выросшие на пропитанной кровью земле крымских предгорий. Больше никогда в жизни она не видела таких огромных и прекрасных цветов...


«Я доброволец!»

Их госпиталь расположился в блиндаже, на заброшенном аэродроме. Здесь койки с ранеными стояли уже в три яруса. Кольцо окружения сжималось. Последнее, что Аня запомнила: в блиндаж вбегают три наших морпеха, швыряют ее под койку, в самый дальний угол, и закрывают собой. Через секунду все потонуло в треске и грохоте разрывов: ворвавшиеся на территорию аэродрома фашисты закидали через окна-амбразуры блиндаж гранатами.

...Пришла в себя Аня в плену, в госпитальной палатке. Вскоре появился старый немец-доктор. Смазал ей обожженное и залитое кровью погибшего морпеха лицо какой-то мазью. Угостил шоколадом, сказал, что Аня очень похожа на его дочку и ужаснулся, что русские варвары посылают детей на войну. «Я доброволец!» — гордо ответила по-немецки Аня.

И словно в унисон ее словам вдалеке мощно ухнула советская береговая батарея. Расчет огромного, установленного на обрывистом берегу корабельного орудия держал оборону дольше всех. Уже когда весь Крым был захвачен, ребята продолжали лупить по фашистам, попадая временами и по своим военнопленным...

Фашисты очень боялись эпидемии среди пленных. Поэтому расстреляли не только выявленных «жидов и комиссаров», но и больных. У Ани к этому времени температура поднялась под 40. Но ей как-то удавалось скрывать свою болезнь.

Постепенно оставленных в живых пленных рассортировали и погнали, построив в колонны. Кого в тюрьму, кого сразу в концлагерь, кого в Германию, на работы.

Какое-то время Аня еще могла идти, то приходя в себя, то снова «отключаясь». Очень хотелось жить. А отставших и обессиливших фашисты пристреливали. Но постепенно ей стало уже все равно. Аня отстала от колонны, присела на обочине, а потом сползла в кювет. Когда она через какое-то время пришла в себя, мимо гнали уже других, незнакомых пленных.

На этот раз конвоиры ее заметили. Два молодых немца, совсем таких же, как тот, которого она недавно перевязала на поле боя, направились к ней. Один привычно и как-то даже лениво направил в сторону Ани ствол «шмайссера»...


Ненаписанное...

Мы проговорили с Анной Осиповной Морозовой больше двух часов. Большинство из того, что она мне рассказала, по разным причинам осталось «за кадром» этого материала. Но на протяжении всего интервью я не раз думал: жизнь этой рядовой рижской пенсионерки — это готовый роман или даже киносценарий.

Как и сотни тысяч других таких же судеб ее ровесников, у кого случилась война вместо юности. Большинство этих историй мы никогда уже не узнаем...

Начав с момента, как второй конвоир не дал застрелить Аню, можно было бы рассказать, как ее выхаживала одинокая женщина, что подобрала ее, полумертвую, в кювете. Или как Аня блуждала по оккупированной Ялте в поисках родственников. Или как «зайцем» добиралась на немецких поездах в Донбасс.

Как переходила линию фронта через речку, на берегах которой выросла. Как потом, уже полноправным офицером медслужбы, прошла пол-Европы вместе с дивизионом реактивных минометов, «катюш», — секретного и страшного по тем временам оружия.

Но из всего своего орденского «иконостаса» самым дорогим и «настоящим» орденом Анастасия Осиповна считает первый орден «Красной звезды», за бой на Сапун-горе, в Крыму.





И конечно, целая глава в этом ненаписанном романе должна быть посвящена послевоенной жизни.

Между прочим, Анна Морозова 38 лет отработала заведующей родильным отделением Первой городской больницы. А значит, добрая половина коренных рижан, — в том числе и автор этих строк, — появилась на свет в каком-то смысле при ее непосредственном участии.

Хотя своих детей у нее никогда не было: пережитое в войну, дало себя знать... Есть приемный сын, от которого биологические «предки» отказались в отделении, которым она заведовала.

Можно рассказать, как Анна Морозова, многоопытный военврач, училась ночами. Сначала на фельдшера, а потом на врача, в Рижском медицинском институте. Когда «верхнее» начальство вдруг с удивлением узнало, что все ее медицинское образование, — это один курс училища.

А еще целую главу нужно было бы посвятить Славе, мужу Ани Морозовой, и их непростым отношениям. Талантливому инженеру и изобретателю, выпускнику 1940 года ленинградского «политеха». И однорукому инвалиду-фронтовику. Боевому летчику, после госпиталя — уже с протезом вместо руки! — пересевшему на танк и дошедшему до Берлина. Создававшему «с нуля» после войны известный когда-то на всю страну РАФ. И всю послевоенную жизнь стремившемуся вернуть украденную войной юность и доказать себе и окружающим, что он может всё, что он НЕ ИНВАЛИД! И бесконечно терявшему из-за этого любовь и простое человеческое счастье...


А тот немец, которому Аня когда-то спасла жизнь на поле боя, нашел ее лет через десять после войны.

Вилли Баккет живет недалеко от Штутгарта. У него очень хорошая жена, двое сыновей, а теперь уже и внуки. Два раза была у него в гостях Анна Осиповна. И он, когда приезжает в Ригу к родственникам, всегда навещает ее, простую русскую медсестричку, благодаря которой у него получилась такая долгая и благополучная жизнь.

Честно говоря, я не знаю, задумывались ли его внуки и правнуки, как они относятся к нацизму, к той войне, на которой потерял ногу их дед. И как вели бы себя, окажись они вот прямо сейчас в июне 41-го...

 

P.S. Анны Осиповны Морозовой не стало в июле 2012-го. Похоронили её на Втором лесном кладбище. Каюсь, за четыре года я не сумел найти времени, чтобы разыскать её могилу и побывать там... Потому что чувствую, что должен это сделать.

Но я благодарен Богу, что мне посчастливилось рассказать людям о её судьбе, о её юности. Может быть, кто-то сделает этот «ненаписанный роман» — написанным... Может быть, я — может быть, кто-то другой. Это на самом деле неважно.

Важно совсем другое... Нам надо помнить о судьбах тех пацанов и девчонок, из далекого 1941-го, 42-го, 43-го... победного 45-го — и уже даже не для них, стареньких и седых ветеранов. Нам это нужно делать прежде всего ДЛЯ СЕБЯ.

Зачем? Опубликованным выше очерком я постарался ответить на этот вопрос... Тому, кто не смог или не захотел прочитать там этого ответа, я даже и не знаю, что сказать.