На мой взгляд, самые сильные книги цикла «Голоса утопии» (за который Светлане Алексиевич позавчера вручили Нобелевскую премию) — это «Цинковые мальчики» и «Чернобыльская молитва». Писались они, правда, вне всяких циклов. Уже позже, с выходом «Времени секонд-хэнд», книги были объединены в некую (анти?)советскую подборку.
 
«Цинковых мальчиков» я прочел где-то в девятом классе. На фоне рафинированной школьной программы книга, полная чернухи, крови, убийств, производила эффект удара по голове. Наверно, именно в таком возрасте стоит читать подобные вещи — впечатление остается на всю жизнь.
 
До Алексиевич в литературе не было сопоставимых попыток осмысления, даже фиксации афганской войны. Правда, у каждого поколения свой Афган: Чечня, Югославия, Осетия, Грузия, Донецк.

Хотя позже, лет через восемь, я перечитал книжку. Впечатления откровения она уже не производила: женский взгляд, эмоции, лишняя драматичность. А может, это я зачерствел.

Но если книга «стреляет» хотя бы один раз — за что, как не за это, давать «нобелевку»?
 
В 1992 году «афганцы» пытались судиться с Алексиевич: в записанных воспоминаниях есть и мародерство, и наркотики, и убийства гражданских, и обычная трусость.

Страшные вещи, записанные простым, обыденным языком, страшны вдвойне. И, как и в жизни, герои «Цинковых мальчиках» — разные: есть те, кто спустя годы с удовольствием одевают желтую форму, а есть спившиеся и поломанные.

Правда, как всегда, где-то посередине.

 
Со Светланой Алексиевич мне довелось встретиться лично (спасибо СБП). По словам Светланы, сама она провела в Афганистане несколько месяцев.

Алексиевич отмечала, что в Афгане было удивительно много женщин, причем многие ехали банально за зарплатой или за мужиками. На войне они вели себя по-разному. Светлана Алексиевич, к примеру, сторонилась оружия, смерти — а Пугачева, приезжавшая с концертом, с удовольствием стреляла из автомата.

Алексиевич рассказывала, как однажды попросилась на боевой выезд: душманы подбили БТР, и остатки пехоты соскребали с брони столовой ложкой. Набралось ровно ведро.

А что в жизни видели вы?
 
Острая социальная тематика — визитная карточка Светланы. Наряду с известными «У войны не женское лицо» и «Чернобыльской молитвой» есть у Алексиевич и про самоубийц («Зачарованные смертью»), и про концлагеря («Последние свидетели»). Как отмечала Светлана, самое сложное и долгое дело — подобрать героев.

В этом смысле Светлана Алексиевич не совсем писатель — она хроникер, стенографист эпохи.
 
У истоков подобного документального жанра стоят белорусские писатели Адамович и Брыль, чьи «Я з вогненнай вёскі» и «Блокадная книга» расходились в Союзе огромными тиражами. Метод работы у Брыля и Адамовича был схожим: они опрашивали блокадников, партизан, гражданских лиц, проживавших на оккупированных территориях, и затем литературно обрабатывали их монологи.

Интересно, что подобной обработки у Светланы Алексиевич нет: тексты максимально приближены к магнитофонной пленке. И если «Блокадная книга» и «Вогненная вёска» стилистически причесаны, то у Алексиевич в текстах потоком сознания идет разговорная речь, практически стенограмма, что выглядит достаточно свежо, даже, например, в «Цинковых мальчиках», которые писались 25 лет назад.
 


 
«Читайте второе издание», — сказала Светлана, подписывая. Героини связывались с ней уже после выхода книги, в перестройку, чтобы до конца рассказать то, о чем ранее умолчали.
 

Последней книгой, наделавшей немало шуму, стало «Время сэконд-хэнд» (с пафосной припиской в заголовке «конец красного человека»).

Исходя из логики книги, конец «красного человека» так и не наступил. Под обложкой собраны монологи-воспоминания о советской эпохе: быт, любовные истории и, конечно, политика.

Правда, достоверность некоторых текстов вызывает сомнение. Кульминацией книги задуман монолог матерого деда-чекиста, которой вспоминает, как славно постреливал врагов народа в затылок, наряжаясь в мясницкий фартук:
 
 

Недобитый, он упадет и визжит, как свинья… харкает кровью… Ставишь человека на колени — выстрел из нагана почти в упор в левую затылочную часть головы… в область левого уха… Рука к концу смены висела, как плеть. Особенно страдал указательный палец. У нас тоже был план, как и в любом другом месте. Как на заводе. С планом первое время не справлялись. Физически — не могли выполнить. Тогда созвали врачей. Консилиум. Решение было такое: два раза в неделю всем бойцам делать массаж. Массаж правой руки и указательного пальца. Указательный палец массировать обязательно, на него самая большая нагрузка при стрельбе. У меня осталась только глухота на правое ухо, потому что стреляешь с правой руки…

 
Далее идут прочие расстрельные откровения.

Но рассказ деда-сталиниста — это якобы расшифровка магнитофонной пленки (по тексту идут паузы и матерщина). При этом расшифровка вставлена в другую расшифровку: Алексиевич беседует с молодым парнем, который в бородатые времена поехал к невесте знакомиться с родителями, и якобы нарвался на такого замечательного тестя. И сразу же записал пьянку с ним на диктофон.

Ну, бывает, наверно.

Но один монолог вставлен в другой, и скорее всего, деда с массажем Светлана просто придумала для красоты. Все-таки книга либеральной направленности и ориентирована, в первую очередь, на российскую аудиторию, где тема Сталина и массовых расстрелов всегда актуальна.
 
Любопытно, что «Время сэконд-хэнд» полностью выпало из поля зрения белорусской государственной прессы.

Причина достаточно банальна: исследуя душевную организацию советского человека, к потопленным сталинским баржам с заключенными и чекистами, которым врачи делали массаж пальца после трудового расстрельного дня, Светлана Алексиевич пристегивает президентские выборы в Беларуси 2010 года.

Книга «Время сэконд-хэнд» заканчивается монологом девушки, которую «свинтили» во время массовой акции протеста возле Совмина и посадили в СИЗО отбывать сутки.
 
 

Автозак… Чудо-машина. Я впервые ее там увидела. Это специальный фургон для перевозки заключенных. Все обшито сталью. «Мордой в снег, сука! Одно движение — убью!» … «Ты по яйцам его бей, по яйцам! По ебалу!», «Бей в кость!», «Мочи их!». Били и по ходу дела философствовали: «Пиздец вашей революции!», «За сколько долларов ты продал Родину, гад?» …«В окна не смотреть! Головы вниз!» Мат… мат… Их целый день держали в крытых машинах. Под брезентом. Мочились в целлофановые пакеты и презервативы. Выскочили голодные, злые. Может, они сами по себе неплохие люди, но они работают палачами.

 

И далее в том же духе. Правда, после обличения страшных белорусских палачей, ментов и чекистов история у девушки закончилась хорошо:

 

Хожу на московские митинги с друзьями. Клево так! Мне нравятся лица людей, которые я вижу там. Я помню такие лица у нас, когда мы вышли на площадь в Минске...

 

Наивности безымянной девушки можно только улыбнуться. В тексте, очевидно, имеется в виду «болотное» движение со всеми сопутствующими либеральными реверансами.

Завершение у книжки вышло простое и понятное, как топор: вот вам Сталин в первой части, а вот крывавы белорусский режим с автозаками во второй, эдакая совково-репрессивная Белоруссия, преемница сталинского Союза, только без расстрелов.
 
Вообще, удивительно, что Светлана Алексиевич так драматизирует историю девочки, которая побежала на акцию шукать свободы и демократии.

Материал, в принципе, вторичен — нечто подобное снимал Хащеватский в своей «Плошчы» 2006 года с гениальными диалогами:

— Даша, навошта вы пайшлі на плошчу?
— Ну, мой хлопец пайшоў… І я пайшла.

Политическая конъюнктура здесь очевидна. И такие истории, с автозаками и ментами, на мой взгляд, не могут стоять в одном ряду с афганской и чернобыльской трагедиями.
 

Тем не менее: отношения писателя с режимом — его личное дело. Писатель всегда имеет право на свой взгляд и художественную правду. Сегодня (да и раньше) номер первый белорусской литературы — Светлана Алексиевич.

Искренние поздравления!
 

P. S. Споры вокруг творчества Алексиевич зачастую сводят к спорам о ее героях, «афганцах», сталинистах, коммунистах и т.д. Наиболее ярко это проявилось во время суда над «Цинковыми мальчиками», когда ветераны пытались обвинить Светлану Алексиевич в клевете и пр.

Хотелось бы процитировать по этому поводу двух не менее известных либеральных писателей:

 

Я понимаю, что непедагогично так говорить, но говорить так приходится, иначе мы никогда не выпутаемся. Все дело в том, что вы, по-видимому, не понимаете, как небритый, истеричный, вечно пьяный мужчина может быть замечательным человеком, которого нельзя не любить, перед которым преклоняешься, полагаешь за честь пожать его руку, потому что он прошел через такой ад, что и подумать страшно, а человеком все-таки остался. Всех героев моих книг вы считаете нечистыми подонками, но это еще полбеды. Вы считаете, будто я отношусь к ним так же, как и вы. Вот это уже беда. Беда в том смысле, что так мы никогда не поймем друг друга…
 
А. и Б. Стругацкие, «Гадкие лебеди», 1967