ПРОЛОГ.
 
День растворился в бульваре. Одессит закурил вторую от первой, пожелал удачи остывающим ступеням Потёмкинской лестницы, и попрощавшись, пошёл дальше жить прошлым, где не стреляют, где всё было большим, потому что он, был маленьким…
 
Желание писать о чём-то, состояние спонтанное и непредсказуемое. Одесса здесь вне конкуренции, насколько это меркантильное понятие здесь уместно. Она неиссякаемый источник лучших воспоминаний, мыслей порывов. Дом, компьютер, чай, песка вокруг хватает, сыплется, не спрашиваясь у дивана, где-то выросли дети, спешить некуда… Море пятки не ласкает? Тазик есть, и чистая вода. Пиши, душа, без суеты!
 
Уважаемый, давайте присядем, и я вам скажу. Мы быстро идём, а молчать не получается. Ви знаете за Херлуфа Бидструпа? Нет, я не матерюсь, это художник. Мне кажется, он рисовал свою «Скамейку» с вон того, полированного по́пами памятника. Добавим ей блеска, а Херлуфу сюжета! Сесть посреди Одессы — это счастье. На том, шо под вами, мог сидеть Багрицкий и читать Пушкина, который сидел до него и писал то, шо читал Эдуард Годе́левич. А мимо шёл Валя Катаев, и делал Эдику шляпой наше вам с кисточкой.
 
Не надо ёрзать и заглядывать под себя, уважаемый! Здесь много кто сидел, и мы с вами посидим, после звонка пойдём за ними.
 
Рига. 1978 — 2020 г.
МЁРЗНЕТ В РИГЕ ОДЕССИТ.
 
В Одессе говорят – Тот ещё жук! К энтомологии рядом не стояло.
Это может быть и похвала, и осуждение, и насмешка. Зависит от интонации и персонажа, о котором речь. Так я, таки тот ещё жук. Жук жизнеед (scarabaeus vitaederus raritas), усатый поедатель закатов, моря, городов, бед, счастья, полезных механизмов, всего вкусного и горького, что входит в этот фаршмак под названием жизнь.
 
И да, таки я живу в Риге. Не спрашивайте зачем, спрашивайте – как.
Скажу, как.
 
Рига не будит во мне никаких эмоций. От слова "вообще и навсегда". Она холодна и тревожна, сурова и безразлична к человеку по имени Я. Не порождает ничего, кроме быстротечной, фрагментарной созерцательности. Это другая энергетика, для меня — без очарования, высоких эмоций, и уж тем более, без намёка на добрый, душевный живой юмор. Она чужая мне, "здесь климат иной".
Ничем не отличается от десятков западно-европейских городов, коих перевидал в своей жизни за многие годы с самой молодости. Если откровенно, очень не хотелось бы закончить здесь свой путь.
 
Может, это оттого, что в ней нет ни одного места, с которым у меня были бы связаны, какие-нибудь значимые, добрые воспоминания. Напротив, одни сплошные разочарования. Более сорока лет назад Рига зашла в меня погулять, как выяснилось ненадолго. Тридцать лет назад ушла, и я не переживаю. Ходим рядом, здороваемся, бывает сидим в кафе за чашкой кофе. Молча. Разговора по душам не случается. Совсем чужая. Так в паспорте и написала, — "Alien", чужой. Холодная, красивая, ухоженная тётка, с надменным характером. Посмотреть — да, а так – хай себе будет! Безусловно, найдётся множество людей несогласных со мной, любящих этот город, и даже за то, что мне чуждо в нём, считающих его самым прекрасным местом на земле. Спасибо им, что они есть. Так, никому не обидно. Но есть и я, такой, как есть, любящий своё, не принявший в душу эту ухоженную сырость веков. Единственно, мне Ригу есть за что благодарить. Она сделала меня одесситом больше, чем был им, живя в любимой Маме. Лишь, оторвавшись от неё, и погрузившись в контраст чужбинный, средневековый, начинаешь осознавать силу любви, к по-настоящему родному, начинаешь оценивать то, о чём раньше не задумывался вовсе, в чём, просто жил, за счастье не считая. Большое видится на расстоянии.
 
Одессит в Риге – это сливочное масло на холодной сковороде. Ни растаять, ни пошкварчать, ни сделать всем вкусно и с ароматом. К этой сковороде подходят местные холодные люди, смотрят на меня сверху и говорят на своём правильном языке, что я неправильной формы души и качества паспорта. И вообще, лежу не на той сковородке. У них нет огня, а эмоции включаются, только, когда поют в хоре. Закончили петь и ша! Опять становятся похожими на солдатское одеяло с надписью «Ноги» на одной стороне. Характер нордический, т.е., идеально подходящий для приказов сверху.
 
Не все такие, конечно. И в целом, если без паспортов и газет, вполне себе люди, как люди, трудящие, аккуратные. А по душам не поговоришь. Не знаю, как там на исповедях с ксендзами, но за рюмкой, в поезде и бане дистанция не сокращается ничуть. Не принято у них «по душам». Считается невоспитанностью. Одесситу куда ж без души. Там душа без заборов и стен крепостных. Не так, чтоб наизнанку, но чтоб с теплом и за жизнь. Возможно климат играет роль. Где солнце щедро, там люди щедры на тепло, не боятся раскрыться-простудиться. А здесь туманы, сырость, солнце балтийское, сквозняки. Лица прячутся в шарфы, глаза щурятся от косых дождей и ветра, теплоизоляция на первом месте. Маски медицинские подоспели совсем кстати. Под ними, легко толерантность проявлять с высокомерной усмешкой тевтонской.
 
Большинство здесь знает русский, но особо балтийские, на людях сильно стесняются говорить и понимать на нём. Для них это не кошерно, потому что могут услышать соотечественники, из едущих в том же транспорте, и заклеймить предательством святой веры в 800-летнюю оккупацию, подаренных им сто лет назад, территорий.
Главное их занятие, забыть русский язык так, шоб не крикнуть им случайно ночью, или на допросе, или когда айфон, вдруг упадёт в придорожный клозет. Забыть так, чтоб и птицы с Востока на нём не пели. Особо балтийским так привычно, ни в чём другом они не преуспели.
 
Их сильно нервирует, если в городе увидят из трамвая надпись на русском. Некоторые, даже выходят не на своей остановке, что б быстро не поверить своим глазам, сфотографировать и отправить вековую жалобу в главный центр языка. Везде висят телефоны доверия, для никому не доверяющих. При этом у каждого в доме полно арабских и римских цифр, и никто не возмущается.
 
Что им нравится, так это английская мова. С неё могут капнуть деньги, чаевыми или на постройку новой дороги поверх старой советской. А шо может капнуть с меня, с моим одесским?
 
В тяжёлых случаях обострения нордического характера собеседника, с меня может капнуть ответ на остатках моего французского от Лилии Исаковны, которая научила мальчика в школе хорошему прононсу с грассированием в нужных местах. Или морским английским с техническим уклоном от Тамары Алексеевны из мореходки, женщины большой груди, и такой же души. В такие моменты интересно наблюдать за прибалтийской реакцией оппонента и удивляться мгновенному восстановлению его познаний в русской филологии. Инстинктивно он сразу ждёт приказа и вспоминает литературный русский. Всмотревшись в мой вес, порывается читать наизусть стихи русских классиков.
 
Лет тридцать назад на волне, возбуждённого прессой сочувствия к ним, и сладких брызг браги «хотимперемен», когда крыша съехала не у меня одного, возникло было желание выучить их язык. И было уже почти. Но, осмотревшись вокруг, эти ребята быстро решили, сделать из своего языка большую кучу на голову всем, кто не они. Одно дело полюбить язык под майонезом или из любви к ближнему. Другое, когда ближние его оглоблей насильно впихивают тебе в рот, где уже есть твой собственный язык. Впихивать мне в рот я позволяю, только дантистам, желательно женского происхождения, и только инструменты по назначению.
 
Насильно оязычить человека нельзя. Любые усилия в ту сторону, это порождение ненависти в сторону обратную. Оязычники сильно рискуют. «Колхоз и пьянка – дело добровольное», язык – ещё добровольней. Тем более для тех, кто жил на какой-то территории сотни лет, и вдруг их разбудили с криком – «Не на том языке проснулись!». Никто не любит, когда начинают хватать за язык, тем более – родной. От таких телодвижений начинают чесаться руки и носки ботинок, а глаза срочно рыщут по сторонам в поисках дубины.
 
Одесситу тут не с кем поговорить на улице, даже коротко, -  опасно. Рига — это вам среди там, не Одесса, где главное говорят на улице и во дворах, а дома, только подводят итоги телепатическим путём, или скандалом, или сразу сексом без прелюдий. Это среди здесь! А здесь, на каждый взгляд в лицо незнакомцу(комке)  есть своя регула евросоюза очень толерантных цивилизованных государств. Евреи к слову «евросоюз» имеют, только, сильно косвенное отношение. Они умнее и южнее. То, за что в Одессе вам просто улыбнутся и заинтересованно помашут вслед, здесь могут обозвать монструальным словом «харассмент», с последующим приговором на выплату пожизненной компенсации пострадавшей и родственникам, аж до пятого колена и шестого позвонка. Без хорошего адвоката в телефоне, подать руку даме, выходящей из троллейбуса, грозит крупным гево́лтом1. Оно вам нужно, эти обмороки, и гнев толпы? Не спасёт, даже, если эта дама на экспертизе окажется мужчиной. Длинные фразы, да ещё и сказанные по-русски, да ещё и одесситом, вводят местных в сильное заблуждение относительно собственных способностей восприятия сказанного, и сразу порождают комплексы. Если сейчас вы подумали, шо это комплекс неполноценности, то бикицер2 думайте в обратную сторону. Каждый раз, когда что-то становится на пять копеек выше их понимания, они становятся сверхчеловеками, и могут выговорить, только три слова – «Чемодан, вокзал, Россия».
 
Если по-умному, адрес неплохой, но когда кто-то посылает, сразу чувствуешь себя бандеролью, и хочется дать сургучом в морду отправителю. И сразу становится некому. Потому что, фраза с адресом произносится сверхчеловеками, обычно в беге, когда морда отбежала от тебя на расстояние троллейбусной остановки.
А ехать хочется. До России недалеко, и места там много, даже вулканы есть. Но по деньгам, предлагают всё больше в тайге, где Китай рядом. Можно в Еврейскую АО, да там евреев всего 1628, и нет молдаван с греками и арнаутов3. И как-то смущают меня, не совсем еврея, те сибирские евреи, не видел никогда. Таки подозреваю, шо долгое проживание, с голодными медведями за городом, наложило на них какой-то отпечаток, который для одессита будет загадочным. Но, это уже колорит не тот, сибирский колорит.
 
В Одессе сегодня тоже не тот, хотя евреев побольше, и медведей на окраине не водится. Зато, другой непонятной фауны завелось-понаехало, заняв все приличные места, оставленные приличными людьми. Одесситы зовут таких приезжих ро́гулями. Люди за них знают, шо они в ходьбе опасны, используют кастрюли не по назначению, и любят прыгать  на площадях. В общепите, транспорте и телевизоре их всегда выдаёт дикий суржик, который они считают чистым украинским языком, ворочая в гробах тела классиков, уровня Тараса Григоровича Шевченки и Ивана Петровича Котляревського.
 
Ехать на седьмом десятке, чтоб делать себе нервы до конца жизни, сравнивая ту мою Одессу, и эту сегодняшнюю, грустную до боли, нахес4 левый, ихес5 никакой.
В каждом жидком бульоне можно найти вкусную косточку, бульон без косточки — не бульон.
 
Есть в Риге ещё один одессит, но уже правильной национальности, и я его таки знаю. А идише коп6 — Саша Литевский. А идише коп, в Одессе – это почётно и уважительно. В колонии балтийских одесситов, где нас двое, тоже так. Еврейская голова, это не обязательно пейсы, но обязательно умный мозг, и не обязательно под кипо́й7. Под любым головным убором и без.
 
Таки у Саши это есть. Ещё у Саши есть фабрика со времён второй кооперации. Там умные машины, и все ходят в халатах. За Сашу знают местные торговые сети, где люди берут поесть. Саша пишет грустные стихи, весёлые рассказы за Одессу, и платит все налоги в НАТО и ЕС. За последнее я сначала удивлялся, потом, уйдя на пенсию, привык, и одобряю. Так спокойней и мне, и ему. Хотя, в Одессе Саше бы не поверили, а поверив не поняли, и перестали приглашать на праздники. Все бы, только ходили на праздники к нему, всей семьёй. Как всякий одессит, и я туда же, Саша любит жениться, потом уходить, оставив всё, и ещё немножко ежемесячно доплачивать на папильотки и капучино, особо настойчивым, бывшим жёнам. Он вообще добрый, и не умеет хранить это в тайне, что будоражит воображение многих.
Саша из тех ещё, советских евреев, которые стеснялись гордиться своим происхождением. Не принято это было, особенно, при поступлении в ВУЗ-ы и в ряды советской армии. Сегодня принято, и он гордится. Надолго ли такое – неизвестно, но пока так, погромов нет. У всех евреев, независимо от места дислокации, генетически, ещё со времён Первого крестового похода в начале второго тысячелетия заложено ожидание возможных погромов. Это не мешает ему любить Ригу искренней, но настороженной любовью, несмотря на подтверждённую историей, предрасположенность этих прибалтийских мест к избирательному погромничеству по национальному признаку. С недавних пор, прибалтийские русские здесь тоже чувствуют себя немножко евреями, но с другой генетической памятью того же летоисчисления.
 
Случись здесь что, таки наше с Сашей одесситство, плюс слияние генетических памятей двух великих народов, плечом к плечу могут дать интересные исторические результаты в корректировке генетической памяти местных мятущихся хуторских. Растущий с годами во всех местах местный геморрой, одесситам погоды не сделает, творческой стрельбе не помешает.
 
С Сашей мы иногда переписываемся стихами и рассказами, короткими СМС-ками, изредка встречаемся на выкурить по трубке датского табака, вспомнить по-соседски родную Молдаванку, и смочить коньяком ностальгические раны за Одессу. В каждом таком разговоре обязательно звучит фраза – «И туто́й не сахер, и тудо́й нас никто не ждёт», даже, если большую часть разговора, речь шла о деградации классического балета и перспективах наноэлектричества.
 
Саша говорит, что на строгих улицах Старой Риги, можно встретить ещё пару-тройку прибалтийских одесситов, но мне это грустно. Подойдёшь, заговоришь, вроде всё совпадает, слова родные, а он между закусками и горячим, вдруг вынет из портфеля чужой флаг и начнёт подпрыгивать за столом. Оно мне надо? Нет. Оно мне не надо. С Сашей — да, а так – нет.
 
Не всё так плохо у прибалтийских одесситов, как ви сейчас решили, уважаемые! Чи мы не одесситы? Не все из нас Мишки, но то, шо «…не страшны тебе не горе, не беда» — это у нас в крови, звыняйте трохи. А ещё, годы. Чем больше их в анамнезе, тем длинней диагноз. И сам себе прописываешь таблетки молодости, как успокоительное, растворяя их в сладком сиропе воспоминаний. Это нормально пока не поздно.
 
Однажды гениальному Давиду Ойстраху задали редкий по оригинальности вопрос: «Что нужно для успеха?». На что ответом было: «Первое: родиться в Одессе. Второе, — вовремя из нее уехать». Давик, конечно, человек широко уважаемый, но шо-то он не договорил в ответе. Не сказал, «куда уехать». И заодно так, чтоб потом не уезжать оттуда, куда приехал. Не сказал, за какой успех имел в виду. Я родился в Одессе сразу шестимесячным карапетом большого веса, когда туда переехали родители со мной уже готовым, и писающим в пелёнки. И таки, через двадцать пять лет уехал недалеко оттуда в той же стране молодым и гордым собой одесситом. И теперь хочу спросить Давида Фёдоровича — Где успех?! В ответ Моцарт и Бетховен красивой музыкой. И, шо ж не сказали, шо уважаемый скрипач имел в виду, только за себя, а кто подумал, шо за них, будут грустить потом всю жизнь, слушая его скрипку, и плача? Я спросил, вы не знаете. У меня нет претензий к дорогому земляку, у меня от его слов ноги сами идут в аптеку, а там нет таблеток на снять грусть. И шо теперь, застрелиться и не жить? Таки не дождутся.
 
Ставлю душу на подзарядку, слава Богу, батарейки ещё держат.
 
Горемычной судьбы белорусский одессит Юрий Олеша, — один одесский вечер, а сколько сказано…
 

На небе догорели янтари,
И вечер лёг на синие панели.
От сумерек, от гаснущей зари
Здесь все тона изящной акварели…
Как все красиво… Над листвой вдали
Театр в огнях на небе бледно-алом.
Музей весь синий. Сумерки прошли
Между колонн и реют над порталом…
Направо Дума. Целый ряд колонн
И цветники у безголосой пушки.
А дальше море, бледный небосклон
И в вышине окаменелый Пушкин…
Над морем умолкающий бульвар
Уходит вдаль зелёною дорогой.
А сбоку здания и серый тротуар,
И все вокруг недостижимо-строго.
Здесь тишина. И лестница в листве
Спускается к вечернему покою…
И строго всё: и звезды в синеве,
И чёрный Дюк с простёртою рукою

 
Кто прочёл, те уже в самом центре, и я рад за них. Пусть любуются, а я пошёл… дальше.