Интуицию часто считают неким полумагическим свойством психики, но с точки зрения нейронаук она являет собой скорее вступление в игру скрытых автоматизмов сознания, которые могут выдать на гора неожиданную «эврику!» без прямого участия произвольного внимания.

Обратной стороной этой неконтролируемой сознательно полезности является тот факт, что эти автоматизмы — опять же, подсознательно, — определяют наше представление о «мире, как он есть», об «интуитивно понятном» порядке вещей.

Этот порядок может быть настолько очевиден для индивида, что совершенно выпадать из зоны критического внимания, оставаться вне рефлексии.

Проблема в том, что для другого индивида «интуитивно-понятный» порядок может быть другим, и оба этих представления о мире могут серьезно страдать в соприкосновении с действительными проблемами.

Например, совершенно очевидно и интуитивно понятно, что земная твердь неподвижна, а Солнце и звезды движутся вокруг Земли. Также совершенно интуитивно понятно, что для того, чтобы удовлетворить голод, нужно немедленно употреблять семена в пищу, а не закапывать их в почву на полгода.

Контринтуитивные решения и взгляды, идущие в разрез с общепринятыми «интуициями», в момент своего появления не пользуются популярностью, а скорее попадают под репрессии.

В марксистской диалектике такое отрицание и составляет процесс развития, в соответствии с ее третьим законом. Но и без диалектики [интуитивно] понятно, что для того, чтобы решить неразрешимое противоречие, нужно выйти за рамки устоявшихся определений.



В «мире как он есть» для множества россиян Беларусь играет интуитивно-полагаемую роль, занимает некую естественную нишу, определенную позицию.

Интуиции также меняются, но меняются медленно, и потому эта роль и привычное восприятие Беларуси, не без помощи белорусского руководства, остается близким к тому, что было и 25 лет назад.

«Остаточная советскость» Беларуси, отсутствие широкой русофобии в обществе и институализированной русофобии в государстве, общность языка и вообще широкая обоюдная связность, оберегаемая в том числе Союзным Государством и ОДКБ, поддерживают в России образ Беларуси как «своей» территории, со «своим», пусть и странноватым президентом.

Белорусская государственность интуитивно воспринимается как нелепый каприз «губернатора шести областей», которым давно пора присоединиться к остальным 24-м областям и 12-ти республикам.

Когда эти «свои» проявляют некоторую политическую несговорчивость — многими это воспринимается как бунт в отсеке корабля. И вообще, «хватит кормить Беларусь», которая регулярно, с вызывающе недостаточной лояльностью предпринимает попытки «смотреть на Запад».



На этой проблематике сломано много копий, и еще один jout с кем-то из тяжеловооруженных chevaliers не сулит ничего хорошего. Все готовы к противостоянию на привычных позициях, идеологически оборудованных редутах. Добавить что-то существенное к эволюции проблемы может скорее не контрпозиционный, а контринтуитивный взгляд.

Обычная государственническая интуиция предполагает и считает полезным единство администрирования на «своей» территории в иерархии территориального деления.

Расширение влияния есть расширение административного контроля на новые территории, поставление их в прямое подчинение высшему и единому руководству страны.

Беларусь не находится в административно-подчиненной позиции к Кремлю, и для такой интуиции эта ситуация составляет контрпозицию, угрозу, или, как минимум, не считается полезной для Российского государства.

В Беларуси также достаточно силен государственнический национализм (не путать со «свидомым»), настаивающий именно на «независимости» страны. Почему в кавычках — немного ниже.



Контринтуитивный взгляд на проблему можно разделить на два горизонта: ближний и дальний во временной перспективе.

На ближнем горизонте проблемы можно констатировать полезность белорусского суверенного государственного статуса для России.

Политические системы России и Беларуси административно разъединены, разномасштабны и разнородны, но по факту сильно связаны формально и неформально — как и их экономические системы.

В некотором приближении можно говорить о двухсекционной общей политической системе, где колебания в одной быстро, напрямую и существенно изменяют балансы в другой.

Разность государственных масс тут не имеет определяющего значения. И дело даже не в наличии такого странного формального казуса, как «Союзное Государство». Некий резкий поворот в белорусском внутри- или внешнеполитическом движении неизбежно вызовет существенные изменения на российском политическом поле и внешнеполитической стратегии — не буду здесь разворачивать объяснения, почему.

Обратная зависимость еще более очевидна. Евросоюз являет собой аналогичную многосекционную политическую систему, с несколько другой конфигурацией.



Однако при всех зависимостях многосекционность все еще предполагает границу свойств и возможную различную эволюцию систем.

Россия после катастрофы 1991-го ударилась во все тяжкие либеральных реформ, когда на высшие должности попадали такие яркие персоналии как Кох, Альфред Рейнгольдович или Березовский, Борис Абрамович.

При единой административной вертикали в то время Беларусь ждала бы незавидная судьба других регионов России, по которым проехался каток «эффективных менеджеров».

История распорядилась по-иному, и республика получила своеобразную политэкономическую модель, которая была и остается для многих образцом восточноевропейского, наименее несправедливого (пусть будет так) социально-ориентированного государства с твердым немарионеточным руководством.

Можно понастаивать на тезисе, что такое положение долгое время было как минимум сильным психологическим якорем и идеологическим ориентиром, сыгравшим свою роль в формировании российского общества и политического курса.

Для России такой союзник, как минимум на несколько десятилетий, оказался гораздо выгоднее просто обычного внутреннего региона.



Далее можно вспомнить, почему И.В.Сталин при создании ООН ввел в число ее членов не только СССР, но и две отдельные союзные республики (аналогичным образом поступили Великобритания и США со своими протекторатами).

Канада и Австралия сейчас, являясь де-юре «независимыми» и уважаемыми государствами, играют исключительно за американо-британскую команду, проявляя инициативу и демонстрируя энтузиазм на международной арене: не так давно взять Путина «за грудки» вызвался не Обама, а героический австралийский премьер-министр — но как-то не получилось даже в переносном смысле.

Пока структура международных отношений, а также медийного и политического дискурса такова, что часто выгоднее иметь суверенного, геополитически оформленного и представленного в международных институтах союзника, чем прирасти еще одной губернией.

На дальнем горизонте можно констатировать вырождение понятия «независимость» до медийного штампа, а понятие «суверенитет» требует капитального (контринтуитивного, да) переосмысления в наступившей эпохе.



По знаменитой «незалежности» уже только ленивый не проехался катком, и использовать это понятие всерьез уже стыдно для интеллектуального человека: оно осталось для площадных горлопанов, или для подростков, которые хорошо учились в плохих школах или для археологов от политологии.

В современном мире глобальной торговли, интернета, трансконтинентальных газопроводов и трансатлантических торговых соглашений, независимыми могут быть только тибетские монахи и хуторские огородники.

Все остальные так или иначе втянуты в какую-нибудь глобальную сеть и зависят от событий, происходящих далеко за пределами их среды обитания и хозяйствования.



Суверенитет, как способность принимать самостоятельные решения и претворять их в жизнь — хоть и имеет все еще больше смысла, но количество степеней свободы в этом ограничено даже для сверхдержав — просто по факту наличия их более чем одной.

Попытки США утвердить свой исключительный глобальный суверенитет провалились уже, и они вынуждены принимать свои «суверенные» решения с оглядкой на остальных еще и еще. Как и все остальные Большие.

Для малых же государств, к коим относится Беларусь в числе еще почти двухсот пятидесяти стран и территорий, иллюзия полной самостоятельности может существовать только для зевак, машущих флажками в местный День независимости.

Обычные интуиции для широких масс обычно здесь распадаются на два безблагостных варианта: «признание протектората» и «антиколониальную борьбу», чему были посвящены последние несколько столетий.

Есть еще вариант метания между этими двумя, называемый «независимым государством в составе союза». Примеры Греции или Венгрии в составе ЕС рельефно показывают, как это происходит в реальном времени.



Контринтуиция, на которую обречен всякий реальный политик, но не всякий политически озабоченный гражданин, — какая де-факто реализуется столетие за столетием и при этом далека от институализации и оформления в системе международных отношений, — это признание границ суверенитета государства в рамках суверенитета сверхдержавы или их консенсуса.

Для уха российского имперского патриота это может звучать приятно, но действительность сложнее, чем патриотические мифы:

суверенитет сверхдержавы — ресурсоемкое удовольствие и большая ответственность, которую просто необходимо разделять.



В промежуточном итоге мы приходим к фактической денонсации имевшегося еще полвека назад понятия «независимого государства», но к необходимости целесообразного, управляемого, институализированного делегирования суверенитета: как от малых государств сверхдержавам, так и в обратном направлении.

Как скажет вам любой физик или астроном, утверждение, что Земля вращается вокруг Солнца, верно или неверно в той же мере, как и обратное утверждение: все зависит от точки отсчета.

Выбор же правильной точки отсчета определяет масштаб задач, которые из нее можно рассматривать и решать.