Ничуть не сомневаюсь, что Черчилль, услышав о начале советско-германской войны, пришёл в полный восторг и несколько раз прогнал на своем граммофоне пластинку с записью «Интернационала» (как он писал в своих мемуарах) — 22 июня 1941 года война приобрела именно тот характер, который и должна была, по мысли его закулисных кукловодов, иметь с самого начала: германский Рейх плотно увязает на Востоке, англосаксы неторопливо и вдумчиво готовят СВОЁ покорение Европы, чтобы в момент, когда силы обеих континентальных держав окончательно иссякнут, — высадиться на материке и продиктовать ВСЕМ европейским государствам, большим и маленьким, СВОЁ видение послевоенного мира.
 
Поэтому уже 22 июня британский премьер-министр в своем радиообращении — как обычно, в свойственной ему пафосной манере — объявил о поддержке СССР:
 

«Гитлер хочет уничтожить русскую державу потому, что в случае успеха надеется отозвать с Востока главные силы своей армии и авиации и бросить их на наш остров... Его вторжение в Россию — лишь прелюдия к попытке вторжения на Британские острова... Поэтому опасность, угрожающая России — это опасность, грозящая нам и Соединенным Штатам… Великобритания окажет России и русскому народу всю помощь, какую только сможет».
 

То же самое через два дня сделал Рузвельт, а 26 июня американское правительство  объявило, что закон о нейтралитете не распространяется на Советский Союз.


Англосаксы, разумеется, отнюдь не желали ПОБЕДЫ Советскому Союзу — для них главным был сам факт появления Восточного фронта, как геополитической и военно-стратегической реальности — посему особо спешить с помощью Советской России они не торопились.

В конце концов был риск, что Сталин не выдержит следующих одна за другой военных катастроф его армий и предложит Гитлеру подписать «второй Брестский мир». Сражающаяся с Германией Россия — это было воплощение в жизнь самых смелых мечтаний Мировой Закулисы, но от России отнюдь не требовалось нанести поражение вермахту — от неё требовалось лишь как можно дольше удерживать немецкую армию на Востоке, изматывая её тяжелыми длительными боями, отступая хоть до Урала. Только бы она не сложила оружия!

Но для этого англосаксам нужно было, во-первых, добиться того, чтобы Советский Союз продолжал сражаться, во-вторых, требовалось привлечь на свою сторону как можно больше доселе нейтральных государств — чтобы использовать для войны с Германией ресурсы всей Ойкумены.

И то, и другое требовало серьезных затрат ресурсов — материальных и политических, причём от обоих англосаксонских государств. Причём от Великобритании — в гораздо большей степени, поскольку она УЖЕ находилась в состоянии войны с Германией; США же могли позволить себе неторопливо определять те бонусы, ради которых они ДЕ-ЮРЕ вступят в войну на стороне англичан (де-факто они вступили в неё уже 11 марта 1941 года, приняв закон о ленд-лизе).


12 июля было подписано советско-британское соглашение о совместных действиях в войне против Германии — но документ этот носил все же по большей части декларативный характер, реально помочь Советскому Союзу техникой и вооружением англичане летом сорок первого года не могли.

Зато могли американцы — но для того, чтобы на месте выяснить ситуацию (устоит ли Советская Россия или все же рухнет под тяжестью жестоких поражений в Белоруссии и Прибалтике), 30 июля в Москву прибыл личный представитель президента Рузвельта Гарри Гопкинс. Он на месте убедился, что русские будут сражаться до упора — и после этого Рузвельт принял решение о начале поставок американской техники и вооружения в СССР.

С Восточным фронтом англосаксы к началу августа более-менее определились — во всяком случае, они убедились, что оный фронт — это «всерьез и надолго». И теперь перед «лидерами свободного мира» встал вопрос — каким будет послевоенное мироустройство (потому что в своей победе над Германией они не сомневались — не для того затевалась ими эта война, чтобы проиграть…).

И вот здесь между «заклятыми друзьями» возникли серьезные разногласия…


Англо-американская конференция в Арджентии близ Ньюфаундленда проходила с 9 по 12 августа 1941 года. И на этой конференции президент Рузвельт, будучи фактически хозяином положения, буднично и весьма спокойно огласил премьер-министру Черчиллю «цену крови»: взамен вступления Америки в войну с Германией он попросил у последнего сущую мелочь — Британскую империю. Со всеми потрохами!

В разговоре со своим сыном Эллиотом он так обосновал свои требования:
 

«Есть еще одно обстоятельство. На карту поставлена судьба Британской империи. Английские и германские банкиры уже давно прибрали к рукам почти всю мировую торговлю — правда, не все отдают себе в этом отчет. Даже поражение Германии в прошлой войне не изменило дела. Так вот, это не слишком выгодно для американской торговли, не правда ли? Если в прошлом немцы и англичане стремились не допускать нас к участию в мировой торговле, не давали развиваться нашему торговому судоходству, вытесняли нас с тех или других рынков, то теперь, когда Англия и Германия воюют друг с другом, что мы должны делать? Никаких искусственных барьеров, как можно меньше экономических соглашений, предоставляющих одним государствам преимущества перед другими. Возможности для расширения торговли. Открытие рынков для здоровой конкуренции!»
 

Рузвельт отлично знал, что Англия после Первой мировой войны торговала со своими доминионами по преференциальным соглашениям, неравноправным по отношению к ним, а в торговле с колониями вообще предпочитала безвозмездные изъятья сырья (в крайнем случае — за весьма символическую плату) — ни на дюйм не допуская никакого фритрейдерства на поднадзорных территориях.

И что сама идея фритрейда была для властителей Альбиона как красная тряпка для быка — дряхлеющая британская экономика не имела сил, чтобы на равных вести конкурентную борьбу, и поэтому старательно ограждала преференциальными барьерами своё «поле для охоты».

Америка же готова была конкурировать на любых рынках и рассчитывала на победу в этой борьбе — но для достижения этой победы американцам не хватало сущей мелочи — крушения Британской империи…


Надо отметить, что Черчилль поначалу яростно сопротивлялся предлагаемой Рузвельтом свободной мировой торговле — особенно с Индией и другими британскими колониями.

Когда американский президент констатировал, что более не могут сохраняться в прежнем виде «имперские торговые соглашения, так как именно из-за них народы Индии и Африки, всего колониального Ближнего и Дальнего Востока так отстали в своем развитии», Черчилль, побагровев, ответил довольно резко:
 

«Господин президент, Англия ни на минуту не намерена отказываться от своего преимущественного «положения в Британских доминионах. Торговля, которая принесла Англии величие, будет продолжаться на условиях, устанавливаемых английскими министрами!»
 

 
Увы, Черчилль сопротивлялся недолго; не в его положении было требовать и настаивать — немцы могли вот-вот одержать верх в «Битве за Англию», тут уж не до амбиций.

В результате умелого выкручивания рук, совершенного Рузвельтом с истинно джентльменским тактом, британский премьер был вынужден 14 августа подписать «Атлантическую хартию» — в которой чёрным по белому было сказано:
 

«Соблюдая должным образом свои существующие обязательства, они будут стремиться обеспечить такое положение, при котором все страны — великие или малые, победители или побежденные — имели бы доступ на равных основаниях к торговле и к мировым сырьевым источникам, необходимым для экономического процветания этих стран».
 

Это была эпитафия над могилой Британской империи — которую, по иронии судьбы, подписал самый ревностный её паладин, сэр Уинстон Черчилль, внук герцога Мальборо…


Как ТАКОЕ могло произойти?

Очень просто. Рузвельт в Арджентии оказался в ситуации, о которой политику можно только мечтать: возглавляемые им США в августе 1941 года находятся ВНЕ войны, в то же время по максимуму используя существующую ситуацию европейской бойни, диктуя всем своим клиентам «правила игры» — Великобритания же не просто находится в состоянии войны с Германией, она в этот момент ведёт с врагом ожесточенное сражение, исход которого ещё отнюдь не предрешен; вполне может статься, что британский кабинет во главе с сэром Уинстоном вынужден будет просить убежища в Канаде, Англия же станет полем боя.

В такой ситуации британский премьер вынужден пойти на условия США — иными словами, на конференции в Арджентии лондонский Сити с треском проиграл Уолл-стриту, а фунт стерлингов окончательно уступил место мировой валюты американскому доллару…

Американцы ЗАСТАВИЛИ англичан согласиться с тем, что отныне мир будет принадлежать самой твердовалютной и золотозапасной стране в мире — британцам же оставлялась почётная роль доставщиков пиццы истинному Хозяину Земли.


Впрочем, несмотря на столь печальный для Великобритании итог этой конференции (коему Черчилль изо всех сил сопротивлялся, заявляя, что «он стал премьер-министром Его Величества не для того, чтобы председательствовать при ликвидации Британской империи»), англосаксы все же остались едины в одном — Германию надо уничтожить.

И вовсе не потому, что, как говорил Рузвельт, «одной из главных причин возникновения войны было стремление Германии захватить господствующее положение в торговле Центральной Европы» — а потому, что Германия просто ВЫШЛА из той системы мировой торговли, которая была создана англосаксами.

Немцы отвергли и фунт, и доллар — вместо этого вводя в торговую практику клиринг, который не требовал свободно конвертируемой валюты. И именно за это немцев надо было жесточайше покарать — ибо их пример становился заразителен для всего остального мира…

Более того — Германию следовало окончательно и бесповоротно УНИЧТОЖИТЬ, превратив в колонию англосаксонского мира. И именно для того, чтобы выработать метод такого уничтожения, и была назначена конференция глав США и Великобритании в Касабланке.

 

---

Продолжение следует

---