Что вы сделали с Чеховым? :: IMHOclub - Территория особых мнений

СОВРЕМЕННАЯ КУЛЬТУРА

09.05.2022

Елена Фрумина-Ситникова

Театровед

Что вы сделали с Чеховым?

Дядя Ваня. Театр им. Е. Вахтангова в Торонто

Участники дискуссии:

7

8
Последняя реплика:

больше месяца назад

Владимир Бычковский, Евгений Крапивин, Леонид Радченко, Vladimir Kirsh, Юрий Васильевич Мартинович, Марина Зимина, Victoria Dorais

«Дядю Ваню» Римаса Туминаса я смотрела в Канаде. Театр Вахтангова был с гастролями в Торонто, так что удалось, наконец, ознакомиться с нашумевшим, модным, награждённым множеством премий спектаклем.

Спектаклем, по сути, символизирующим «современный российский театр». Так, во всяком случае, представлялось мне после прочтения множества восторженных отзывов.

Шла с чувством благодарности, что в нашу глушь привезли столичный спектакль. С надеждой, что за свою почти сотню долларов (первый ряд балкона) увижу нечто духоподъёмное или, по крайней мере, осмысленное. Ведь именно в поисках смыслов народ обычно устремляется на Чехова да и вообще в театр. Мы тут в Канаде знаем, как благодарна публика в нашей провинции каждому актёру, произносящему текст со сцены, каждому театральному коллективу, отметившему наш город своим посещением. Мы ходим на всё: на антрепризы и творческие вечера, на явный чёс и незамаскированную халтуру. Мы добры и снисходительны, потому что испытываем постоянный художественный голод.

Но здесь был случай особый. К нам приехал прославленный Академический театр им. Вахтангова во главе с прославленным режиссёром. И спектакль нам привезли прославленный, и актёры всё сплошь гении, в крайнем случае, таланты. Поэтому об этом спектакле надо говорить всерьёз, отбросив провинциальную восторженность.

Итак, начало. Пустая сцена в лёгкой дымке. На заднем плане – роскошный гипсовый лев. Ага, думает зритель, дворянское гнездо. Ближе к авансцене – верстак с насыпанными под ним стружками, несколько разномастных колченогих стульев и диван, повернутый к нам ободранной спинкой. Зритель задумывается и пытается приспособить верстак к пьесе. Получается не очень. Но ждём. Сейчас нам все объяснят.

А дальше выходят гениальные и талантливые актёры и натужными голосами с весьма неожиданными интонациями начинают произносить хорошо знакомый текст. Они то маршируют, то кричат, то шепчут. В какой-то момент на сцене появляются другие вполне неожиданные предметы: алюминиевый хулахуп, молотки, пилы.
Почти каждая фраза, монолог или диалог иллюстрируется либо объясняющим движением, либо странным физическим действием. Меня поразило, когда профессор Серебряков после своей знаменитой фразы «Повесьте ваши уши на гвоздь внимания» – забивает в деревянную поверхность верстака огромный железный гвоздь (муж сказал «двухсотку»). Ну, ей-богу, это уже из Ильфа и Петрова. Помните огромную яичницу, которую выносили в гоголевской «Женитьбе»? И, кстати, фразу театрального критика оттуда же: «Глубоко копают». Здесь тоже копают неимоверно глубоко. Так глубоко, что создаётся впечатление, будто по Чехову прошлись ковшом экскаватора, перерыв-перекопав все пласты, да так ни до чего и не докопавшись.

Кстати, у верстака на сцене было множество функций. На нём Вафля и Доктор пилили доски и сколачивали скамейку при помощи двух гвоздей. После чего они на эту скамейку садились и предсказуемо с неё падали под одобрительный смех зала. На этот верстак взбирались персонажи, чтобы произнести свои реплики (я страшно волновалась, что они наступят на гвоздь-«двухсотку»). И, самое главное, на этом верстаке Астров пытался овладеть Еленой Сергеевной, для чего заваливал её на неструганные доски и задирал ей юбку. А потом, так и не успев овладеть ею окончательно (помешал приход Войницкого), хозяйски похлопывал её по голым ляжкам.

Вообще, реакции героев спектакля на загадочную «русалку» Елену Сергеевну были весьма недвусмысленны. Войницкий пытался изнасиловать её на том самом ободранном диване, для чего разувался и почти спускал штаны, муж профессор Серебряков бегал перед ней в ночной рубашке и, повернувшись к залу спиной и лицом к супруге (спасибо за целомудренную мизансцену, Академический театр!), задирал подол и демонстрировал ей свои чувства. Ну а Астров почти добился успеха, который он закрепит в финале спектакля.

В сцене прощания Елены и Астрова, там , где у Чехова тончайшей акварельной кистью написана драма нереализованный любви и глубоко запрятанной страсти, там, где Елена решается на прощальный поцелуй (будь что будет, все равно больше не встретимся!), артистка садится на колени артисту и они с криками, рычанием и другими дичайшими звуками и размашистыми движениями смачно лобзают друг друга.

Мы понимаем, что актёр – человек подневольный, что он исполняет то, что сочиняет для него режиссёр. Поэтому к актёрам – никаких претензий. Они профессионально и добросовестно выполняли свои актёрские задачи, максимально точно работая в рамках рисунка своей роли. Однако сам рисунок будто намалёван рыночным ремесленником. Данный художник словно издевается над тончайшими смыслами пьесы. Стебается, как сегодня любит говорить молодёжь. Каждый персонаж написан словно одной кричащей краской, без оттенков и полутонов. Соня мечется и кричит на одной ноте, маменька (великолепная Л. Максакова) изображает неумную эмансипэ, до физической боли обожающую своего кумира, Серебряков (великолепный В. Симонов) однообразно ходит генеральской походкой и говорит генеральским командным голосом. Тех, чьи роли помельче, даже не хочу упоминать. Персонажи-функции. Как в балагане.

Вообще, от тонкого Чехова тут мало что осталось. Хрупкий хрусталь здесь заменили грубо размалеванной фанерой. Тонкую эстетику «осенних грустных роз» тут заменили балаганной размашистостью.

Чеховская гениальная фраза «Осенние розы, прелестные, грустные розы» окрашивает всю пьесу нежным палевыми оттенками. И , словно в насмешку, букет, принесённый дядей Ваней, словно кричал о своей дешевизне и искусственности. Ярко-белый, с зеленоватым оттенком, сляпанный из дешёвых искусственных цветов, он потом долго мотался по сцене, переходил из рук в руки, словно режиссёр так и не придумал, куда бы его деть.

Вообще, неряшливость мизансцен и использования реквизита просто била в глаза. Все на том же верстаке время от времени появлялась пузатая бутыль литров на двадцать с чём-то спиртным, из которой тянулся резиновый шланг, к которому присасывались герои. Уже упомянутый хулахуп время от времени выносился на сцену, а потом надоедал и актёрам и зрителям, потому что задачи не выполнял никакой, а предмет неудобный. Поразил также ржавый плуг, торчавший посреди сцены и выполнявший иногда роль скамейки (настолько неудобной, что было физически больно смотреть на использующих его актёров).

И вот ещё сцена, о которой нельзя не упомянуть. Войницкий, у которого разбито сердце, просит у доктора Астрова чего-нибудь успокоительного. И доктор Астров колет ему что-то в вену. Делается это весьма подробно и профессионально, с привычным закатыванием рукава, с протиранием ваткой сгиба локтя, работой кулаком, чтобы вены вздулись. В общем, полное впечатление, что не впервой. Что давно наш дядя Ваня наркотой балуется.

Ну что тут скажешь. Ну, куда тут деться Чехову?

И Чехов ушёл. Лишь иногда его тень мелькала в отдельных монологах Войницкого (гениальное нутро Маковецкого пыталось прорваться сквозь грубый рисунок роли), но вскоре бледнела и растворялась, как призрак в утреннем тумане.
Мне очень жаль тех, для кого эта встреча с «Дядей Ваней» была первой в жизни. Возможно, после этого они не захотят вернуться к Чехову и никогда не узнают, как прекрасна эта пьеса. О горечи нереализованный жизни и любви, о том, что и мы когда-нибудь увидим «небо в алмазах», о том, что всегда есть надежда.
В финале были овации. Как и на всех спектаклях в Торонто. Зрители хлопали стоя, а режиссёр фотографировал айпадом со сцены. Это было немного смешно, почти как у Чехова. Да пусть фотографирует.

Нам не жалко. Мы добрые.