Представления об обрядах и праздниках наших предков зачастую основываются у нас на формализованных представлениях фольклорных ансамблей. А между тем наши дедушки и бабушки были вполне живые люди.

Зимние гульни

Зима всегда была излюбленным сезоном для праздников. И если мы сегодня отмечаем Новый Год и Рождество, то прошлые поколения гуляли более интенсивно. Являлись ли наши пращуры «гультаями»? Отнюдь нет. 

Во-первых, для людей, живущих в основном сельским хозяйством, зимой особой работы не было. Это весной-летом крестьянин от зари до зари работал на полях и болотистых островах, раскорчевывал лес, пахал, сеял, молотил. Зачастую неделями не бывая дома и ночую в шалашах-«буданах», а то и под открытым небом. 

Зимой же скотине дать, ну там в лес за дровами съездить. Любители — те на охоту по первому звериному следу на снегу. Женщинам,конечно, и зимой дело было — прясть, ткать на «кроснах», вышивать крестиком. Мужики, кто умел — тоже бондарили или каким другим промыслом занимались. Но зимний день короток, а при лучине много не наработаешь. Молодежь же, она известное дело, во всякую пору года позабавиться охочая. А зимой — и подавно.



Во-вторых, зимнюю тьму и холода просто необходимо скрашивать яркими праздниками, танцами и угощениями. Какими и являлись Новый Год и Коляды в середине зимы. Особенно, если год был урожайный, и в хате есть и мука, и «кивбасы» в кладовой висят. Ну и в третьих, люди того времени истово верили — чтобы и в следующем году Бог дал им хлеб, приплод и здоровье, важно справить все положенные праздники и обряды. И как следует угостить и задобрить «божков» и те невидимые силы, что за процветание каждой крестьянской души и коровы отвечают.

Скачки на вечорках

Замечательная исследовательница Зинаида Радченко оставила подробные описания городской и сельской жизни Гомеля и уезда XIX века. Кстати говоря, заслуги этой народницы и первой женщины-ученой нашего края до сих пор, по непонятным причинам, остаются совершенно недооцененными. В то время как другим, достаточно спорным персонажам, у нас сегодня один за другим ставят памятники и переименовывают улицы.

Уже с осени крестьянская молодежь начинала собираться на «вечорки». Причем застрельщикам этих танцевальных «пати» того времени выступали девушки. В складчину, за картошку или крупы, они нанимали хату, где и собирались каждый вечер. При этом активный отдых сочетали с таким же трудом — пряли и одновременно пели. 

Посмотреть на девушек собирались хлопцы. При чем, как пишет Радченко, приходили они из других деревень, свои же уходили в другие села. Иногда ради общения с противоположным полом тогдашние кавалеры мужественно шагали по снегу и морозу до десяти верст. Видно, поисками невест за пределами своей общины выполнялся древний обычай экзогамии. Наши предки осознанно или не осознанно, но предотвращали таким образом вредные близкородственные связи.



Песни на вечорках исполняли самые разные — обрядовые, включая свадебные, и так называемые «простыя». Пели, в основном, только девушки — парня, исполнявшего такой репертуар, поднимали на смех. 

Вообще юноши снимали отдельные хаты, где упражнялись в своих колядных песнях, включая духовные, и готовились к «щедрикам». Подростки собирались отдельно, и даже самые маленькие девочки снимали себе хату для «попрядок». 

Зинаида Радченко пишет, что на Гомельщине в почете были «малороссийские» песни с соседней Украины. 

В Гомеле проживали в немалом количестве и беглые русские старообрядцы. При этом их песнопения назывались «московками» и производили весьма своеобразное впечатление. Дело в том, что они распевались на очень высоких нотах и напоминали визг и завывания. Такой же, почему то, была манера исполнения и у староверов в России, в то время как собственно русская песня не уступала в красоте и мелодичности украинской.



Время от времени девушки на «вечорках» устраивали вечеринки — в складчину нанимали «музыку», что стоило около 2 рублей. Основными инструментами там были скрипка и бубен. Скрипку местные «Страдивари» изготавливали из вываренного кленового корня, кленовых и сосновых досок, а струны из бараньих кишек, которые высушивали, растянув по всей хате. Бубен делали из кожи собаки. 

Что характерно, водку и провизию также приносили девушки. Таким образом, в чем-то жизнь тогдашних ловеласов была малиной — «вписку» и «проставон» организовывали сами девчонкам. Парни приносили только более легкое угощение — семечки и пряники. Но зато в будущем их ждала куда большая ответственность.

На вечеринках молодежь «скакала», то есть танцевала. При этом одни партии молодых людей сменяли друг друга. Естественно, одними танцами дело не ограничивалось.

Мы оставим за скобками неизбежные столкновения, которые могли происходить здесь между различными партиями разгоряченных молодых людей. Главной целью, в отличие от более поздних танцев в клубе и городских дискотек, все же была не драка. Прежде всего, девушки и парни знакомились и выбирали друг друга. При этом девчата ночевали на вечорках. 

Радченко пишет, что девушки фактически гордились, что они не «стыкуются» (не сидят) дома.

Естественно, что при возможности новообразованные пары влюбленных стремились уединиться. Каковы же были добрачные отношения между полами в те далекие времена?

Общественный осмотр нравственности

Сегодня на этот счет существуют самые разные мнения. Сторонники домостроя и церковного патриархата утверждают, что все было очень строго, почти по шариату. Некоторые же поклонники неоязычества считают, что вольность нравов была едва ли не первобытная. Призовем на помощь другого видного этнографа нашего края, польского исследователя Казимира Мошинского.


Казимир Мошинский

В начале XX века Мошинский много путешествовал по гомельскому и брестскому Полесью. Исследуя свадебный обряд, он описал и такую его часть, как «Агледзiны». Тогда было принято после первой брачной ночи предоставлять всей «грамаде» доказательства девственности невесты. В случае их отсутствия в разных деревнях следовали разные санкции. В деревне Рубель за Давыд-Городком новобрачная отделывалась плачем. 

А вот в других селах родителям «нечистой» невесты надевали хомут на шею, а всех ее «приданных» подруг и родственников обливали водой и прогоняли со двора. В разных местах фантазия «блюстителей нравственности» изобретала свои кары. В деревнях Ручаевка и Рудня Удаловская Речицкого уезда родителей «спорченной» угощали печеной колбасой, сопровождая это циничными присказками. 

В других деревнях на крышу хаты опороченной невесты втаскивали сани, двери мазали смолой, а на воротах вешали хомут. Не было позора молодой только тогда, если всю «вину» на себя брал молодожен. Впрочем, бывали случаи, когда таким образом девушке и ее семье пытались отомстить отвергнутые женихи. Тогда это заканчивалось дракой между ними и свояками обесславленной молодой.

В случае же невинности невесты все безмерно радовались и носили ее рубаху по всей деревне, показывая ее каждому встречному. В Речицком уезде счастливый отец жениха «выдирал» мед с ульев и всех им потчевал, в особенности — бдительных родителей молодой.

Однако в некоторых деревнях к 1914 году обычая «аглядзiн» уже не существовало. Он отошел в область преданий и песенного фольклора. В Дорошевичах на Мозырщине, например, всех гостей честной невесты за столом просто поили красной водкой. Такое же угощение выносили и людям на дворе. Не зафиксировал скрупулезный польский этнограф никаких «аглядзiн» и в описании свадебного обряда деревни Голубица (ныне — Петриковский район).

Характерно, что различались между собой и обычаи различных этнографических и социальных групп на Полесье. Так, на Припяти жили колонисты из польской Силезии, некоторые обряды которых отличались от белорусских. 

А шляхта Гомельского уезда, по записям Зинаиды Радченко, на Коляду водила не традиционную «Козу», а «Кральку». И пела песню про нелюбимую жену, которая всем старается угодить — и свекру, и свекрухе, но только мужу ничем не может понравиться. «Ой, доля горькая моя!» — пели исполнители, образовав круг, в центре которого прыгала «Кралька» — безобразная карлица с двумя горбами и кувшином на затылке. Видимо, обобщенный символ семейного несчастья. 

По мнению Радченко, эта шляхта была переселена в Гомельский уезд из Минской губернии, а местные крестьяне звали ее за особенности говора «бендзуками».

Похоже, что в разных селах могло практиковаться и различное отношение и к эротическим похождениям. Но в целом Мошинский и другие этнографы считали, что на Полесье имели место «безмерно свободные» внебрачные отношения между полами. 

Только любовные связи между кумом и кумой были запрещены и почему-то считались за «страшный грех». Ребенок незамужней женщины назывался «самосей», «убледок», «баркан», «барканчук». В Речицком уезде — «байстрюк». «Его мать особого названия не имеет, только прозвище: «бляд» — пишет этнограф Казимир Мошинский.

Летучие мыши, волки и «крючок любви»

Однако большинство девушек в прошлом все же отличала строгость нравов. И для решения этой проблемы молодые люди обращались к колдунам и различным магическим обрядам.

Мой дедушка Иван Андреевич Глушаков свое отрочество провел в деревне Кистени Рогачевского района. И не будучи этнографом, оставил подробную рукопись о жизни белорусской деревни начала XX века. 

Он вспоминал: «Чем, например, Кирилла завлек Машку? Почему по пятам ходила за Ключниковым Адамом — Дунька? Хотелось и нам, что бы кто-то из девушек нас горячо полюбил». За помощью Ваня обратился к дедушке Алексею, что жил на старом городище и имел прозвище — Дед Городковой. 

Его жена была крестной Вани, и он часто возил деду дрова. Тот посмотрел внимательно в глаза:

Ну, внучек, ты уже взрослый. Можно, пожалуй, тебя научить.

«У меня аж мурашки по коже побежали, — вспоминал Иван Глушаков. «Дедушка, научи! Я еще тебе дров привезу!». И тогда дед с Городища поведал таинственный обряд, за исполнения которого Ваня должен был взяться. Для начала он темной ночью переправился на «човне» в дубовый лес за Днепром — Гриву. Здесь в дуплах жили летучие мыши, и одну из них он поймал сеткой. Несколько десятков ее сородичей атаковали подростка, но отбиваясь от роя летучих созданий, он слез с дуба. 

На следующий день Дед Городковой изложил вторую часть плана, от которой у Вани все похолодело внутри — живую мышь надо было бросить в муравейник. Ровно в полночь Ваня был снова в лесной чаще, и положив мышь в обиталище муравьев, зажег церковную свечку и принялся читать надиктованную дедом молитву-заговор.

Не буду описывать того ужаса, когда муравьи клубком насели на мышь, а мышь, при всем усилии, вертелась, прыгала, пищала, но тщетно... Признаюсь, ну и страху я натерпелся» — вспоминал мой дедушка спустя полвека.

От мыши остались только косточки. Далее следовало забрать их и идти домой, не оглядываясь — что бы ни мерещилось. Стоило только повернуть голову — и все, чародейство не сработает. 

Естественно, что воображение подростка рисовало картины преследующих его по пятам лесных чудовищ, вот-вот готовых вцепиться сзади. Но мой дедушка все же дошел до дома, так ни разу и не оглянувшись. Теперь он стал обладателем двух магических косточек — «крючка» и «вилочки». Что бы приворожить девушку, нужно было «шкрябнуть» ее крючком за голое тело. Что бы «отворожить» — достаточно уколоть вилочкой. 

Казимир Мощинский также упоминает этот обряд любовной магии. Правда, без всяких подробностей «приготовления» волшебных «вилочек». И в менее жестком варианте исполнения — по Мошинскому, крючок достаточно было прицепить к одежде объекта вожделения. Манипуляции с костями несчастной мыши-«кожана» бытовали не только на Гомельщине, но и на Волыни и в Польше.

Вскоре за «столовым набором» любви на ту сторону Днепра поехал и друг Вани — Коля Сотников. И тут мой дедушка решил пошутить. Переправившись вслед за Колей, он в самый ответственный момент завыл волком. Яркая луна освещала глухой лес, и по нему огромными скачками мчался насмерть перепуганный Николай Сотников. Неделю после этого он сильно болел и не выходил из дому. А мой дед долго не мог простить себе своей неудачной выходки.

Барышня-крестьянка с нокаутирующим ударом

Случай применить «крючок любви» на деле представился на «старый» Новый год 14 января 1924-го. С неразлучным другом Колей Сотниковым мой дед Иван отмечал его в соседних с Кистенями Шапчицах. «Мы приготовили новый лапти, белые портянки, как заправские кавалеры» — с улыбкой вспоминает дедушка. 

В незнакомую ранее компанию их привел родственник, сразу же вручивший старшему «пол литра». Ватажек принял гостей и предупредил, какая из девушек занята, а какая — свободна. И тут же предложил гостям выбрать себе напарниц на вечер. После того, как гости указали на понравившихся им девушек, старший велел им подойти и сказал: «Быть с кистеневцами весь вечер». 

Дивчины склонили головы в знак согласия. «Ничего себе — патриархальный строй», — скажет современный читатель или читательница. И будет прав (права). Но в те времена таким вот незамысловатым образом регулировали отношения — старались не дать и в девках засидеться, и избежать возможных конфликтов. На минуточку — под свитками и молодых людей в 20-е годы могли оказаться не только колбасы и бутыли с мутным самогоном, но и винтовочные обрезы.

После новогоднего застолья молодежь отправилась на прогулку. Доставшаяся моему дедушке «напарница» Аксинья предложила посидеть на завалинке возле ее хаты. Современному человеку сама идея посиделок на морозе покажется дикой. Но, во-первых — тогдашняя молодежь, физически работавшая и зимой, и летом, была с хорошим закалом. Во-вторых, завалинка была с подогревом — примыкала к печной стенке хаты.

Тут-то Иван и решил применить «крючок-колдун», припрятанный у него за опорками: «У меня созрела мысль — нужно найти удобный момент и шкрябнуть Аксинью за голое тело крючком любви. Аксинья сидела, сложа руки в рука своего полушубка шапчицкого покроя. Другие части тела тоже закрыты. Остается одно лицо. Я осторожно нагнулся, достал крючок и держу его в руке. Но Аксинья, девушка хитрая да и старше меня годами, заметила, что я что-то затеваю. Наступил удобный момент, и я шкрябнул ее за голую щеку. Аксинья не растерялась, а взаимно "шкрябнула" меня по переносице».

Удар у крестьянской девушки оказался тяжелым — когда Ваня пришел в себя, Аксиньи уже и след простыл. Только из разбитого носа ручьем струилась кровь.

С того момента мой дедушка полностью разочаровался в любовной магии и прочих суевериях. А через неделю после этого происшествия умер Владимир Ленин, и был объявлен массовый призыв в комсомол. 

Иван Глушаков, которому шел тогда пятнадцатый год, занялся налаживанием культурной работы в местном клубе. Сильно пригодились и танцевальные навыки, полученные на колядных вечеринках. Но на смену лаптям и бубну шла техника. Когда в клуб впервые привезли граммофон, многие подходили и заглядывали в трубу — нет ли там человека? Первая демонстрация карикатур через диапроектор вызвала в зале неудержимые приступы хохота и возгласы: «Вот это чудо!».

gomel.today