Очень жарко.

Даже душно.

Если забыть о духоте и представить, что это просто жара, а воздух не столь влажен — можно вообразить всякое.

Например, можно примерить на себя роль тропического отдыхающего.

В такую погоду хорошо сидеть не в плохо проветриваемой квартире в городском скворечнике, а нырять на прибрежное дно где-нибудь на островах в тёплом море или в океане.

Нырять — может быть, просто с трубкой, маской и ластами, а может, и с аквалангом.

Хотя с аквалангом я не умею. Но научился бы, да.

Нырять стало быть, рассматривать подробности морского дна, любопытным глазом исследовать деловитую суету морских обитателей, может быть, найти затонувшее что-нибудь. Амфору древнюю или якорь каменный.





Было бы здорово.

Наныряться всласть и выходить из изумрудной прохладной глубины на обожжённый неизменным солнцем песчаный пляж, выбеленный лучами и усыпанный мелкими осколками ракушек и немножко водорослями. Кое где, слегка, для вкуса.

Ступать легко, но не суетливо, нести на плече ласты и дыхательный прибор, шагать, внимательно поглядывая под ноги, избегая острых кромок ракушечных осколков.

А впереди видеть хижину, с крышей, плотно покрытой пальмовыми листьями и всякой удобной растительностью, чтобы не проникал, например, дождь. Хижина стоит на столбиках, под столбиками густая тень и живёт кто-то маленький, безвредный, сверкая из тени в яростный свет дня маленькими глазками, а по ночам исследуя на песке дневные следы и разыскивая пропитание.





На дощатом полу хижины стоят удобные кресла из лозы, в которых так удобно развалиться в жаркий полдень, когда солнце будто выжигает на всём, что ниже, своими лучами признание: «Здесь было Я!» Развалиться, пить холодный чай из маленьких чашечек, иногда смахивая выступающую на лбу испарину.

Вечером, когда умаявшееся за день солнце отправится на боковую, хорошо сидеть на ступеньках домика и смотреть, как набегающие на берег ленивые солёные волны задумчиво перебирают в пальцах грейпфрутовое отражение заходящего светила. Сидеть, почёсывая потемневшие за день плечи, наслаждаясь остывающим предзакатным ветерком. И, может быть, если не в одиночестве, то рассуждать расслабленно о каких-то несуетных вещах, о боге, о времени, о причинах и поводах сущего и грядущего.

Но вот солнце скрылось за невозможно далёкой кромкой воды и мягко утащило за изгиб горизонта даже свои невесомые одеяния, раскрашенные в разные цвета — от апельсиново жёлтого до почти фиолетового, проходя лазурный и сиреневый.

На небе становятся заметны первые звёзды, ветер постепенно стихает, всякая сухопутная живность неторопливо отходит ко сну.

Наступает время долгих взглядов вверх — в бездонную глубину неба, а за ним и космоса. Вечные огни небесной сферы начинают свой еле заметный хоровод, прочерчивая в чернилах воздушного океана тонкие линии, еле заметными штрихами показывающие направление вращения нашей планеты.





Если всё будет хорошо и правильно — один из таких долгих взглядов плавно перетечёт в сон, нежно кутающий и баюкающий всякого, кто устал и прилёг.


Даже нам, суровым северянам, иногда хочется южной неги.

Кому-то нравится перспектива крымского склона, бутыли красного вина и жаркой красавицы, делающей и склон, и вино, и всю южную ночь ещё глубже и ароматнее.

Кому-то тихий шелест пальмовых листьев и ненавязчивый речитатив океанских волн.

И чем более не похоже всё это на наш дом — тем больше мы любим свои, северные просторы.


За ближайшей дверью — лето.
Ручейками песни детской
Синеглазой солнцерезкой
Разрывает в клочья ветры.

За ближайшей дверью — пляжи.
Что барханами всплывают.
Поднимают, опускают
Моря пенные плюмажи.

За ближайшей дверью — горы.
Седобровые болваны.
Исполины, истуканы.
Неба пьющие просторы.

За ближайшей дверью — поле.
Разнотравно, разноцветно.
Вольно, бегательно, летно.
Гордо, словно город стольный.

За ближайшей дверью — пуща.
Тиха, ухательна, древня.
Исполинских древ напевна.
Время, как орешки лущит.

За ближайшей дверью — город.
Суетлив, шумлив, прекрасен.
Беззаботен, безопасен.
Где родились строки споро.