---

 

В последнее время в связи с сериалом «Таинственная страсть» вновь вспомнили Аксенова. Может быть, стоит рассказать о нем немного иначе, чем раньше, без придыхания.

Сегодня мы критичней смотрим на его наследие. Во многом он не оправдал надежд. Мы преувеличивали значимость его как прозаика. Дали ему фору, ожидая больших литературных свершений. Но этого не произошло.

Со временем, возможно, будет считаться, что ничего серьезного и значительного, кроме «Московской саги» и «Таинственной страсти», он не написал.

Так бывает, что при жизни писателя ценят за одно, а потом — совсем за другое. Порукой этому, верней, предсказанием будущего мнения об Аксенове служит то, что из всего написанного им, только по этим двум романам были сняты большие телесериалы.
 

---

 

Василию Аксенову удалось невозможное — он дважды вошел в одну и ту же реку. С перерывом в сорок лет Аксенов дважды пережил редкий для прозаика триумф. Самый популярный в период хрущевской оттепели писатель он, в конце 70-х уехав в США, перестал быть интересен русскому читателю. Но затем, спустя почти сорок лет, опять стал необычайно популярен.

Написанная по заказу Голливуда эпопея Аксенова «Московская сага», будучи изданная в трех томах в Москве долго не сходила с первой строки рейтинга книжных продаж, а роман «Вольтерьянцы и вольтерьянки» получил в 2005 году самую престижную в России премию Русского Букера. И тогда же, на осенней XVIII Международной книжной ярмарке в Москве, эта книга была признана лучшим русским романом года. Так Аксенов опять всем на удивление оказался самым востребованным в России прозаиком. Для этого потребовалось немногое — перестать дразнить читателя.

Ведь как все получилось. Пик недовольства Аксеновым у русской публики возник, когда после известного крушения нью-йоркских небоскребов, писатель демонстративно на весь мир позиционировал себя как патриот Америки и заявил, что из США никогда не уедет.

Правда, и года не прошло, как он уехал. Плохи стали дела с изданием книг. Ему откровенно дали понять, что как писатель он американскому читателю не интересен. И Аксенов, купив особнячок в Биаррице, навсегда убыл во Францию.

В интервью одному еженедельнику он тогда заявил: «Мне как-то стало не по себе в Штатах. Как ни странно это звучит, я уезжал из России, спасая свою прозу. Сейчас я уезжаю из Америки в некоторой степени с той же целью — спасти свои романы. Это как реакция на неприятие того, что я пишу».

Кстати, тогда же на вопрос не лучше ли, наконец, вернуться в родные пенаты, Аксенов, гордо тряхнув головой, заявил, что этого не будет никогда. Но опять же года не прошло, как он преспокойно приехал в Москву, стал жить в старой своей квартире (по его словам — наездами из Биаррице) и даже командовать парадом в московской писательской тусовке. Его назначили председателем жюри премии Русский Букер, чему он был невероятно рад. Он заявил, что Букер под его руководством будет бороться за укрепление в России большой литературы: «Цель Русского Букера — возвращение серьезному роману главенствующего положения в отечественной литературе».

 

«Вольтерьянцы и вольтерьянки» — были тому хорошим пример. Не назвать его романом года никак нельзя было, столь мастерски он написан. И не только в том смысле, что в книге как бы оживают старинные картины, с коих сходят благородные герои и авантюристы галантного века. Роману, кроме авантюрного содержания, еще свойственна и тонкая словесная игра, сочетающая в каждой фразе век восемнадцатый с нашим веком. Ловкое жонглирование исторической лексикой и стилем прекрасно сочетается в «Вольтерьянцах» с куртуазными событиями. Однако делается это совсем не ради высокого искусства.

Для Аксенова «Вольтерьянцы» — это прежде всего свежий взгляд на историю России. Веселый и ернический. У Аксенова тут все игра и ирония. И то, и другое для него с некоторых пор стало альфой и омегой литературного творчества. Тогда как во всем остальном, начиная с отъезда в США, когда его лишили советского гражданства, жизнь его постоянно была сплошной маятой от скуки и какой-то специфически американской тоски. О чем он с сарказмом рассказывает в своей лучшей книге американского периода «Кесарево свечение».

«Вольтерьянцы и вольтерьянки» писался Аксеновым с особым чувством, словно это его последний роман. Такое настроение — завязать — за ним замечалось и раньше. И вроде бы, действительно, «завязал». Следующая книга «Американская кириллица» была уже сборником прежней американской прозы. Это напоминало прощание с Америкой. И вышедшая сразу за ней «Зеница ока, или Вместо мемуаров» — тоже в общем-то солянка из опубликованных и неопубликованных прежде статей, отражающих, практически, «все-все-все из пережитого», как сказал один из аксеновских фанов.


Как-то тогда же, участвуя в телепередаче Познера «Времена», Аксенов выспренне заявил, что он — антисоветский писатель. И что все, что он написал в советское время, во всяком случае, до «Ожога», он делал исключительно ради денег.

Когда он сказал это, а речь в передаче шла о русской идее, за столом в телестудии произошла неловкая заминка. Словно Аксенов на торжественном приеме за обедом опрокинул на себя тарелку супа… Вот такой же он и в «Зенице ока». Политически удивительно близорукий, не то, что в своих ловко написанных романах. С плеча зачем-то рубящий не только все советское, но и русское тоже. Словно он забыл, что в «Московской саге» его все увидели другим — не американским, а все же русским патриотом. «Московская сага» была, между прочим, заказана Голливудом в расчете на то, что он, Аксенов, эмигрировав из России, очернит и испепелит ее в романе. Чего он принципиально делать не стал.

Это я к тому, что, как нередко бывает с популярными писателями, мы постоянно имеем дело как бы с двумя Аксеновыми — во-первых, с литературным мэтром, считавшимся крупнейшим на протяжении нескольких десятилетий русским прозаиком, а уже, во-вторых — с нашим современником, в частной своей жизни сплошь и рядом делавшим серьезные промахи. Так было, когда он с Виктором Ерофеевым издал диссидентский альманах «Метрополь» — 12 экземпляров самиздатского машинописного текста. Выстрел получился холостой, а жизнь этот альманах покалечил каждому, кто в нем напечатался. Все авторы «Метрополя», кроме Ерофеева и Аксенова, были изгнаны из литературы, как тогда говорили, навсегда.

Собственно, Аксенов тогда и себе чуть не свернул шею. Потому что вся дальнейшая жизнь в Америке для него оказалась оглушительным провалом. В США, кого ни спроси, не знают такого писателя. Эмиграция для него стала ошибкой. Слава богу, что он нашел в себе силы вернуться назад.

Его заявление «я антисоветский писатель» была очередной дразнилкой для читателя. Только совсем не в пресловутом «антисоветизме» главное достоинство Аксенова. Во всяком случае, мы его когда-то любили не потому, что он был «антисоветский» или «советский». И уж совершенно точно не этим он будет (если будет) мил потомкам. Несмотря даже на то, что его «антисоветизм» еще раз громко хлопнет, как захлопнувшаяся дверь, в «Таинственной страсти».
 
 
Последний из законченных романов Аксенова «Таинственная страсть», как только вышел отдельной книгой, тоже сразу занял лидирующее место в рейтинге продаж. Но ненадолго. Уже спустя неделю он съехал на одну из нижних позиций и выше середины «золотой десятки» самых покупаемых книг уже не поднимался.

Ничего удивительного в этом нет. Мало кто из поспешивших купить роман, прочтя дюжину страниц, не испытал чувство разочарования. Несмотря даже на то, что в литературном мире его появление явилось событием первостепенным. В некотором смысле даже сенсационным и совершенно неожиданным. Во-первых, по тому, как небрежно он написан. Судя по всему, Аксенов, всегда тщательно шлифовавший свои тексты, то ли очень спешил его закончить, то ли хотел поскорей от него избавиться. И как Пилат, умыть руки.

Поэтому у него получилось, что получилось. Аксенов дописал «Таинственную страсть» за два месяца до инсульта и сразу продал все права издательскому дому «Семь дней». Это дает повод его будущим биографам утверждать, что завершить работу над своим предсмертным романом Аксенов успел, а вот доработать его, вычитать и выправить — на это у писателя времени не осталось.

Так оно, наверное, и было. Книга, особенно первая ее треть, написана небрежно, косноязычно и как-то очень уж по-мальчишески. Настолько, что это больше похоже не на последнее произведение всеми признанного тогда литературного мэтра, а на первый опус начинающего, совсем еще зеленого автора.

Если бы Аксенов был жив, он, прочитав журнальный вариант романа, скорей всего решил бы его тщательно отредактировать. Книга получилась бы, как все у Аксенова, вполне солидная и аккуратно отутюженная до мельчайших складочек. Сейчас роман местами похож на черновую рукопись, которую не успели тщательно выправить.

Интересно, что поклонники Аксенова шокирующее косноязычие «Таинственной страсти» в упор не видят. Они это называют особым авторским юмором, писательским стебом, способом похихикать и поиздеваться над своей эпохой и над самим собой. Ну что ж, будем считать, что у меня отшибло чувства юмора и я не сумел оценить аксеновский шарм по достоинству. Впрочем, ближе к середине книги язык и стиль романа заметно выравниваются. Аксенов отделяет зерна от плевел, подает нам язык отдельно, а юмор отдельно, и читать «Таинственную страсть» становится намного интересней.

Здесь надо кое-что уточнить. При чем тут эпоха, каждому, кто держал книгу в руках, ясно. Это роман о шестидесятниках. По сути даже не роман, а воспоминания. Или скажем так — роман-воспоминание. Хотя, как многие помнят, сам Аксенов всегда говорил, что воспоминаний писать не собирается, что ему это не интересно. Но сам-то потихоньку, оказывается, строчил в разное время разные воспоминательные главки.

Почему в разное время? Потому что стилистически роман выглядит так, словно его скомпоновали из нескольких разнородных, бог весть в какие годы написанных кусков. Взяли и механически сложили в одно целое — наспех, второпях. Некоторые периоды жизни, в частности, годы, прожитые писателем в США, никакого отражения в романе вообще не получили. Между тем это было самое драматическое время в его жизни. Виктор Ерофеев не случайно сказал в одном интервью «Литературной газете», что Аксенов, которого Америка всегда пленяла, прожив там несколько лет, очень сильно в ней разочаровался, и ему это доставило массу огорчений.

А вот почему роман называется воспоминательным, стоит уточнить. В предисловии Аксенов настаивает, что все персонажи его книги наполовину выдуманы как обычные литературные герои. Дескать, не надо их так уж прямо отождествлять с Евтушенко, с Окуджавой, с Ахмадулиной и еще с дюжиной носителей культовых имен той далекой поры. Для этого он им даже прозвища придумал, подражая, вероятно, Валентину Катаеву, сделавшему то же самое в своей блистательной книге «Алмазный мой венец». Только в «Таинственной страсти» это получилось вовсе не блистательно, а как-то куце и неуклюже. Как будто Аксенов опасался обид и претензий по поводу тех оценок, которые он дает своим собратьям по цеху.

Оценки, между прочим, очень суровые. Настолько, что читательское мнение практически обо всех, кого Аксенов так или иначе касается в романе, наверняка изменится и даже очень кардинально. Что, в общем-то, и говорит о том, что никакой это не роман, а самый распространенный род воспоминаний — с характерным авторским взглядом на людей и события тех лет. Прозвища, придуманные Аксеновым, никого из фигурантов его книги не спасают. Он всех их мажет одним цветом.



 

Авторская позиция тут сложная и противоречивая. С одной стороны, Аксенов оглядывается на прожитые в литературе годы с любовью и ностальгией. Потому что ничего другого — более прекрасного и светлого — в его жизни не было. (Кстати, изначально он готовился к совсем иному, не писательскому поприщу, по образованию Аксенов медик, врач).

С другой стороны, как мэтр российской либеральной интеллигенции, он считает нужным быть в оппозиции почти ко всему, что тогда, в советское время, при хрущевской «оттепели» и позже, происходило в жизни и в литературе. Аксенов чистит свои перышки в стороне от своих «кондово советских», как он их клеймит, собратьев по цеху. Аксенов рассказывает о них разные удивительные истории (частью, мягко говоря, вымышленные) с нескрываемой иронией, тогда как самого себя выставляет чуть ли ни единственным в литературе тех лет последовательным и непримиримым антисоветчиком. И к тому же этаким героем-плейбоем, чуть ли ни сексуальным гигантом. Что вызывает невольную улыбку, особенно когда начинаешь разглядывать обильно представленные в книге фотоснимки. Смазливый парниша с далеко не атлетической внешностью на такую роль совсем не тянет. Да и по части порядочности у Ваксона (такое у него прозвище в романе), похоже, были проблемы. Во всяком случае, рядом с Окуджавой и даже Рождественским его в романе поставить трудно.

Но Аксенов, похоже, не очень-то это и скрывает. Беспорядочные личные и все прочие отношения между героями советской богемы тех лет говорят о том, что не так уж эта публика была разборчива в своих поступках, если не считать модного тогда политического фрондерства. Измены и предательства, как это ни странно, в их среде являлись вполне общепринятой вещью. И не только в том смысле, что, собираясь вместе каждое лето в Коктебеле, они частенько обменивались между собой мужьями и женами. Случались измены посерьезней. Аксенов совсем не ради красивого словца назвал роман «Таинственной страстью».

Ошибется тот, кто сочтет, что тут подразумевается страсть к литературному творчеству. Это словосочетание Аксенов позаимствовал из стихотворения Беллы Ахмадулиной. Полная цитата звучит весьма определенно и недвусмысленно: «К предательству таинственная страсть, друзья мои, туманит ваши очи…» — писала в своих стихах поэтесса.

Об этом — книга Аксенова. И в этом ее главный нравственный посыл, как движущая сила развития сюжета.

Аксенов, похоже, таким заглавием хочет оправдать то, что и сам он в романе (и в жизни, прямо скажем, тоже) предает всех и вся. Вполне осознанно, словно такое предательство сегодня — норма поведения. Как Пилат, предающий Христа, он спешит продать свой роман издательскому дому, чтобы поскорей умыть руки и… будь, что будет. Выдуманные прозвища очень многим известным людям тех лет он, между прочим, дает с одной единственной целью — чтобы те, кому не надо, не вникали в личные подробности его персонажей.

Вот почему у каждого, кто, так или иначе, считает себя причастным к шестидесятничеству, этот роман Аксенова вызывает брезгливое чувство. Слишком много негатива выливает Аксенов на головы столпов шестидесятничества. Среди них в романе не остается ни одной незапятнанной личности, если не считать, конечно же, самого автора книги. Повествование построено так, что любого персонажа можно хоть в чем-то упрекнуть. Боюсь, что у читателя, в те времена еще не жившего и о поэтах и прозаиках-шестидесятниках мало знающего, ничего, кроме недоумения и неприязни, герои «Таинственной страсти» не вызовут. Аксенов всех сумел, хоть чуточку, показать в неприглядном свете.

   
       
«Таинственная страсть» почти год считалась последней книгой Аксенова. И вдруг на прилавках магазинов появился еще один последний его роман. Верней, повесть — неоконченная и с двойным названием «Ленд-лизовские. Lеnd-leasing».

Похоже, над ней писатель работать начал параллельно с «Таинственной страстью». В них даже прозвища главных героев перекликаются. Ваксон из «Таинственной страсти» тут предстает перед нами в свои мальчишеские годы, и зовут его странным именем Акси-Вакси.

Повесть обнаружилась в компьютере писателя. Сын Аксенова нашел после похорон отца файл, где оказалось двести страниц незаконченного текста книги, о которой краем уха слышали только несколько человек. Аксенов кому-то обмолвился, что, то ли он еще только собирался, то ли уже начал писать автобиографическую повесть о своем военном детстве. И вот она перед нами. Незаконченная и автором неотредактированная. Местами вызывающая читательские восторги аксеновской прозой и ее искренностью, а иногда, в частности, последними своими главами ставящая читателя в тупик.

В жизни каждого человека есть что-нибудь такое, о чем вспоминать и тем более выносить на люди он не считает нужным. Для Аксенова это были мальчишеские годы, когда арестовали его родителей, а сам он попал в приют для детей «врагов народа».

В приюте его разыскал и увез к себе брат отца. Затем до окончания войны и еще некоторое время после нее мальчишка провел в Казани, в доме своей тетки. Тяжелые, голодные годы, часто на грани выживания впечатались в биографию писателя, как сильный ожог. Как-никак выпали они на возраст школьника средних и старших классов, когда формируется характер, а иногда и судьба.

Аксенов сохранил очень болезненные воспоминания обо всем тогда пережитом и ни за что не хотел об этом писать. Не думаю, что лишь потому, как считают некоторые, что ему было бы нелегко пережить все заново. Причина, наверное, в другом. Приехав в Москву и поступив в медицинский вуз, да еще и занявшись литературным трудом, Аксенов настолько круто изменил свое социальное положение, свой круг общения и интересов, что вновь окунаться в кошмар казанского детства ему очень не хотелось.





А детство у него — по крайней мере, по современным меркам — было страшное. Читая об этом в повести, удивляешься, что такое вообще в жизни ребенка могло случиться. Тотальный голод, безотцовщина и полное неведение о судьбе родителей, а потом еще и осознание, что ты сын осужденных «врагов народа»… И нищета, заброшенность, уголовная подростковая среда общения и многое другое.

Аксенов касаться этого не любил. Все его прежние книги наполнены романтикой духа, поэтому работая в последнее время над автобиографической повестью, он жаловался, что ему «надоел этот соцреализм» и что он никак не может вырваться из его тисков. И действительно, обычно материал сам определяет форму, как разливающаяся река — русло. Вот почему в этой книге как раз наиболее сильными и интересными получились именно те фрагменты, в которых писатель просто рассказывает о своем военном детстве. Правда, местами он все-таки, как взбрыкивающий конь, не может удержаться от свойственных ему гипертрофических и даже фантасмагорических виражей.

Дело еще и в том, что «Ленд-лизовские» — не столько воспоминания, сколько писательское видение себя в прошлом. Герой повести Акси-Вакси не вырастает из тех условий, о которых пишет автор, а будто инородное тело вбрасывается в них. Потому, собственно, и такое необычное имя придумал Аксенов своему герою — маловероятное и ироничное.

Читая «Ленд-лизовских», невольно вспоминаешь другую почти одновременно вышедшую книгу, с которой писатель, конечно же, был знаком. Я даже думаю, что именно после того, как Аксенов ее прочитал, у него возникло желание написать о своем детстве тоже. Это автобиографическая повесть Окуджавы «Упраздненный театр». В ней описывается точно такая же ситуация с родителями и такие же мытарства по родственникам. Даже манера повествования у Аксенова и Окуджавы похожая. Только условия жизни все же другие. И именно ради того, чтобы рассказать о них, — дескать, у меня все было точно также, и в то же время по-другому, — Аксенов мог решиться написать о своем детстве

В «Ленд-лизовских» герой повести, как и в «Упраздненном театре» Окуджавы, предстает перед нами в двух ипостасях. В основном рассказ идет от первого лица, но местами, как будто автор смотрит на своего Акси-Вакси со стороны, и даже пишет о нем в третьем лице.

В остальном общего между этими повестями, конечно, мало. В частности, Аксенов в своей последней книге как будто решился раскрыть небольшой секрет — открыть истоки его западнического умонастроения, его пристрастия к американскому джазу и его представлений о свободе, как основе всего в человеке и в обществе.

Получается, что все это у него тоже из военного детства. На Аксенова в суровые военные годы сильное впечатление произвела огромная (по его словам так прямо гигантская) гуманитарная помощь, которую оказали союзники воюющей России. Аксенов уверен, что если бы не американские ленд-лизовские продукты и ширпотреб, то ни он, ни тысячи и тысячи его сверстников просто не выжили бы в условиях военного времени.

Тогда для двенадцатилетнего Акси-Вакси Америка и стала волшебным краем света. Ему казалось, это сказочная страна, где есть все, что душе угодно. Поэтому люди там живут свободно и счастливо. Эти три понятия — ленд-лизовские поставки, свобода и счастье — с раннего детства настолько глубоко вошли в сознание писателя, что потом на протяжении всей жизни очень многое определяли в его судьбе. Во всяком случае, до тех пор, пока он не уехал в США, государство, как он считал, совершенно идеальное, и не прожил там несколько лет.

Первые годы жизни в Америке он был так горд этим своим выбором, что даже держал у себя на письменном столе в стакане для карандашей американский флажок. А потом, как похмелье, пришло разочарование. Ну, не мог он себе представить, что американцы не будут читать его романы.

После этого единственным, за что он, как утопающий за соломинку, продолжал еще крепко держаться, остались лишь его либеральные представления о свободе. Не проходило почти ни одного публичного выступления Аксенова, где бы он не позиционировал себя в качестве ее миссионера. И это тоже коренилось в его ранних представлениях о свободном мире, так прихотливо рисовавшемся в мальчишеском воображении Акси-Вакси.





Вторая особенность книги — это добротная проза. Вполне естественно, что человек в пожилом возрасте, если он не вел дневников, немногое может вспомнить о своем детстве. Какие-то краски, запахи, даже лица Аксенову удается отыскать и извлечь из своей памяти. Все остальное, разные детали и многие мелкие частности тех эпизодов детства, которые так ярко и выпукло описаны в книге, Аксенову приходится придумывать и воссоздавать заново примерно так же, как талантливейший антрополог Герасимов по черепу восстанавливал лица. И именно поэтому книгу интересно читать.

Еще одну необычную особенность «Ленд-лизовских», — чем повесть совершенно не похожа на все написанное Аксеновым раньше, — отметил близкий его дру Анатолий Гладилин: «Это единственная книга, где он себя жалеет».

Возможно, Аксенов знал за собой эту слабость и именно поэтому избегал писать что-либо о своем детстве. Тот же Гладилин рассказывает, что если Аксенову все же случалось в разговоре вспоминать омраченные военными условиями детские годы, на глазах у него обычно проступала слеза.

Аксенов был человеком весьма чувствительным, что проявлялось в его романах в довольно причудливой форме. Он внезапно впадал в литературный раж и начинал заполнять страницу за страницей самой невообразимой фантасмагорией. Мы видим это, в частности, в некоторых главах его поздних романов «Москва-ква-ква» и «Редкие земли».

С «Ленд-лизовскими» произошло то же самое. Книга считается неоконченной прежде всего потому, что ее вторая часть, — это сорок страниц типографского текста, — представляют собой неупорядоченные и очень нервно, второпях записанные наброски невнятного содержания. Одна за другой, почти как в конспекте, следуют какие-то диковинные картины советского детства и странные приключения юных пионеров и комсомольцев. Писателя здесь, как без руля и без ветрил, несет неведомо куда, а под занавес он так же хаотично начинает нагромождать один финал на другой, совершенно не контролируя себя и потеряв всякое чувство меры. Язык его становится неразборчив, о чем он пишет, понять уже совершенно невозможно…

Дмитрий Быков в предисловии к «Ленд-лизовским» сообщает широкой публике, что с Аксеновым за рулем в пути случился ишемический удар, от которого он спустя полтора года, так и не придя в сознание, скончался. Когда читаешь последние страницы повести, невольно приходит мысль, что уже здесь, за монитором, у писателя стали проявляться признаки страшного заболевания. Потому его и понесло. А затем он, так и не справившись с текстом, выключил компьютер, спешно сел за руль своей машины — и… случилось несчастье.