Зигзаги и противоречия

Всеволод Шимов: кандидат политических наук, доцент кафедры политологии Белорусского государственного университета


1. Одним из главных стопоров для интеграционных процессов на постсоветском пространстве является национализм.

Национализм с его культурно-языковым партикуляризмом, ксенофобией и культом национального эго органически неспособен к большим наднациональным космополитическим проектам. Национализм конфликтогенен по своей сущности, заставляя людей делить окружающих на «своих» и «чужих», тем самым провоцируя взаимные фобии и неприязнь.

Кроме того, постсоветский национализм русофобен, т.е. основан на неприятии России в качестве геополитической доминанты региона.

Между тем, любая интеграция на постсоветском пространстве не может не быть «москвоцентричной», поскольку именно Россия скрепляет его в геополитическую, экономическую и культурную целостность.

Своим расцветом постсоветский национализм во многом обязан «ленинской» национальной политике, проводившейся в СССР.

2. СССР создавался как федерация национальных республик, где за каждой национальной республикой закреплялся «титульный» этнос и проводилась политика, направленная на утверждение в каждой республике монополии «национального» языка и культуры во всех сферах жизни.

Такая политика объективно подрывала внутреннюю связность государства и поэтому, начиная с 1930-х гг., была существенно ограничена, хотя официально никогда не пересматривалась.

Это вело к тому, что фактическое распространение русского языка и культуры как объединяющего страну средства коммуникации, с точки зрения советской же национальной политики, было нелегитимным и должно было трактоваться как проявление ассимиляторства и «великорусского шовинизма».

Эти обвинения и были выдвинуты советской власти националистами союзных республик в ходе перестройки и после демонтажа СССР, а также стали идеологической основой для гонений на русский язык и культуру под видом «национальных возрождений».

Результатом стала острая конфликтность между «национально правильным» и русским/обрусевшим населением во многих постсоветских республиках, в ряде случаев обернувшись острым кризисом государственности и фактическим территориальным распадом (Молдова, Украина).

3. Советский подход к национальному вопросу, безусловно, имел рациональные основания там, где советская власть имела дела с развитыми национальными движениями (например, в Закавказье или Прибалтике).

Однако во многих случаях национальный фактор был сильно переоценен и искусственно раздут, либо же национальные республики создавались совершенно искусственно под текущую конъюнктуру, как было с Карело-Финской ССР.

В результате возникли национальные размежевания и связанная с ними конфликтность там, где их могло и не быть.

Территориальная конфигурация союзных республик также стала важным фактором конфликтности после распада СССР, т.к. провести «правильные» границы по этническому принципу было попросту невозможно — в силу смешанного проживания населения или его размытого, нечеткого самосознания, либо, напротив, застарелых антагонизмов между этническими группами, которые «сверху» объединялись в одну республику.

Конфликты в Нагорном Карабахе, Ферганской долине, Абхазии, Южной Осетии, Донбассе — всё это отложенные следствия зигзагов и противоречий советской национальной политики.

4. Советская национальная политика показала порочность самого принципа политического размежевания по этноязыковому признаку, приведения к единству границ культурно-языковых и политических.

Национально-политическое размежевание изначально ослабило всю конструкцию СССР, заложив фундаментальные предпосылки распада, который и произошел по прочерченным советской властью «швам» между республиками.

5. Ленинская модель национальной политики не была фатально предопределена. В большевистском руководстве шли ожесточенные дискуссии по этому поводу, обсуждались иные модели федерализма, без жесткой привязки к этнонациональному критерию.

Более того, были прецеденты создания советских государственных образований на безнациональной основе — Донецко-Криворожская или Дальневосточная республики.

Подобная модель, как представляется, могла бы быть более устойчивой к центробежным тенденциям и, более того, лучше соответствовала космополитическому духу коммунистической идеи. Но история сложилась так, как сложилась.