В мире прекрасного
20.04.2020
Валентин Антипенко
Управленец и краевед
Слово о забытом поэте
-
Участники дискуссии:
-
Последняя реплика:
Ольга  Шапаровская,
Товарищ Петерс,
Сергей Радченко,
Юрий Васильевич Мартинович,
Валентин Антипенко ,
Сергей Борисович Алексахин
В период необычной вирусной напасти, выбравшей для себя високосный год, запуганные люди по всему миру стараются реже выходить из дома и ищут занятие по душе.
Старшее поколение любителей литературы, отметив 21 марта Всемирный день поэзии, навёрстывает упущенное, отдавая предпочтение произведениям классиков. И это правильно, потому как их творчество — зеркало жизни человеческой.
Справедливости ради заметим, что некоторым не столь знаменитым поэтам повезло — их стихи в разное время включили в антологии национальной поэзии, и ищущий глаз может зацепиться за поэтические находки малоизвестных авторов.
Моему герою, замечательному русскоязычному белорусскому поэту Владимиру Александровичу Варно не повезло — его творчеству не нашлось места ни в литературных сборниках, ни в школьных учебниках, поскольку он не писал на белорусском языке.
К тому же, высокий поэтический мир снисходителен к пресмыкающимся и не жалует самостоятельных в суждениях. Таких, как Варно:
Я без дрожи в коленях смотрю на великих,
уважая достойных, не падаю ниц.
Низко кланяюсь тихой лесной землянике
Да воде утоляющих жажду криниц…
уважая достойных, не падаю ниц.
Низко кланяюсь тихой лесной землянике
Да воде утоляющих жажду криниц…
В моей юности родительский дом посещали многие. Но два мастера поэтического слова — племянник Якуба Коласа Виктор Мицкевич и поэт Владимир Варно, всякий раз вспоминались, стоило только заговорить о поэзии.
По характеру эти люди чем-то походили друг на друга — оба весельчаки, попадавшие в самые невероятные истории.
Творческое их отличие было в том, что Виктор Мицкевич знал наизусть всё, в том числе и непечатное, своего знаменитого дядюшки и жил этим, а тёзка моего отца Владимир Варно сам творил, поражая искренностью и щемящей правдивостью своих стихов.
Да когда ж это кончится, наконец!
Брось, зима, не волынь, уходи без скандала!
На озябшей берёзе продрогший скворец
верещит без умолку: «Весна запоздала!»…
Укоризненно смотрит в окно моё сад:
«Что, хозяин, зеваешь, листая журналы?»
Будто я, а не кто-то другой виноват,
Что весна — не прикажешь же ей! — запоздала.
Что ж, придётся соседей пойти разбудить.
— Эй, вставайте! Какая вас одурь связала?
Выход есть: мы поможем весне наступить,
Мы пойдём ей навстречу. Она запоздала.
Брось, зима, не волынь, уходи без скандала!
На озябшей берёзе продрогший скворец
верещит без умолку: «Весна запоздала!»…
Укоризненно смотрит в окно моё сад:
«Что, хозяин, зеваешь, листая журналы?»
Будто я, а не кто-то другой виноват,
Что весна — не прикажешь же ей! — запоздала.
Что ж, придётся соседей пойти разбудить.
— Эй, вставайте! Какая вас одурь связала?
Выход есть: мы поможем весне наступить,
Мы пойдём ей навстречу. Она запоздала.
Что за разговор о творческом человеке без того, откуда он родом, как жил, где черпал своё вдохновение?
И вот здесь едва не случился облом — я долго не мог найти никаких сведений о Варно — все знавшие его люди померли, а в справочниках и интернете ничего не нашлось.
Узнать удалось лишь то, что он, как и мой отец, 1922 года рождения, появился на свет в тогдашнем предместье Минска под названием Комаровка, где мне в более поздние годы тоже довелось жить около 20 лет.
Припоминаются визиты Володи Варно в наш дом и приключавшиеся с поэтом истории, которые до сих пор веселят и проливают свет на образ его жизни.
Мать моя, оберегая двух Володек от скоротечного хмеля, устраивала между ними соревнование — кто из них напишет лучшие стихи на заданную ей тему. Отец мой заранее держал в уме заготовки, которые давали ему преимущество, а гость сокрушался и старался взять реванш декламацией своих новых стихов, которые покоряли присутствующих.
Однажды Варно поехал в столицу и не вернулся вовремя. Все заволновались, наблюдая за суетой худенькой страдалицы — жены поэта, и лишь отец успокаивал: «Нас чёрт не берёт, вернётся».
Через несколько дней часов в девять вечера в дверь постучались, и на пороге появилась обросшая щетиной пропажа. Для смелости — под хмельком.
Володя Варно тут же сообразил, чем можно отвести стрелы, и, широко улыбнувшись, выдал:
— Я ускользнул от эскулапа,
Худой, небритый, но живой.
Его карающая лапа
Не властна больше надо мной.
Худой, небритый, но живой.
Его карающая лапа
Не властна больше надо мной.
Оказывается, он был задержан на Минском вокзале милицией с подозрением о мелкой почтовой пропаже, но через пару дней служители порядка разобрались и выпустили его.
Сестра моя с улыбкой вспоминала и другой случай, когда Варно пострадал за комплимент жене учителя географии, Анатолия Михайловича Богомазова. С какой радости он оказался в доме Богомазовых, так никто и не понял, кроме хозяина, жена которого — дородная медсестра Тася — в тот злополучный момент мыла в тазике ноги. Галантный и слегка подвыпивший поэт тут же вызвался помочь ей, опрометчиво сказанув, что давно мечтал о такой радости, за что и поплатился — подслеповатый ревнивец-муж выплеснул на него ведро с помоями.
Домой в таком виде возвращаться было стрёмно, потому Володя пробежался огородами на соседнюю улицу и постучался в нашу дверь. Мать прыснула от смеха и помогла ему привести одежду в порядок. Появившаяся у нас к вечеру жена поэта в тот день так и не узнала о случившемся.
Подобных приключений в жизни Владимира Ворно было, хоть отбавляй. Ведь с юношеских лет он колесил по всему Советскому Союзу и не раз попадал в переплёт. Потому-то его неугомонная душа не ограничивалась рамками родной Белоруссии — он везде в огромной стране был свой и писал стихи только о том, что видел и пережил.
Что же стало побудительным толчком творчеству Владимира Варно?
Любовь к поэзии он унаследовал от своей матери, учительницы Зинаиды Алексеевны Варно.
В раннем детстве Володя сломал ногу. Перелом оказался очень тяжёлым, и операция не уберегла его от хромоты. Проводя долгие недели в постели с ногой в гипсе, он слушал мать, которая читала ему Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Апухтина, Никитина. Многие стихи он запомнил с её слов.
Летом 1939 года, закончив восемь классов средней школы, Варно поступает репортёром в телеграфное агентство Белоруссии и начинает понемногу печататься.
В 1941 году его отец, врач Александр Адамович Варно, ушёл на фронт, а сын из-за повреждённой ноги вместе с матерью был эвакуирован в Пермь. Здесь он трудится заводским сменным мастером, агентом по розыску грузов и даже культорганизатором на строительстве Березниковского химкомбината.
С конца войны Варно работает в различных телеграфных агентствах, районных и областных газетах. Он объездил всю Сибирь, Среднюю Азию и родную Белоруссию.
Стихи его печатались в республиканских и областных газетах, белорусском журнале «Советская отчизна». Поэта заметили в Москве, и с 1955 года его начинают публиковать в журнале «Смена», «Огоньке», «Труде», «Молодой гвардии».
Конечно, местные завистники в Союзе писателей Белоруссии приложили усилия к тому, чтобы русскоязычный поэт должное признание в республике не получил.Видимо, по этой причине Владимир Ворно с женой и оказались на моей родине, в Долгиново, а в середине 60-х годов перебрались в Молодечно — ближе к путям сообщения.
Тем не менее, поэт не забывал нашу семью и после выхода очередной книги бывал у нас дома, всякий раз подписывая отцу свой новый сборник. В это время я учился в Минске, и его встречи с моими родителями прошли мимо. Кое-что фрагментарно помнит лишь моя сестра, тогда — школьница.
Разбирая в прошлом году отцовскую библиотеку, я наткнулся на несколько малоформатных книжек Владимира Варно с его дарственными подписями моему родителю.
Отец поставил эти книжечки на полке рядом с «Рубаями» Омара Хайяма и избранными стихами Якуба Коласа — примечательное соседство.
По потрёпанности этих изданий чувствовалось, что мой родитель частенько перечитывал стихи своего друга и декламировал их на литературных вечерах.Погрузившись в творчество Владимира Варно, в его стихах я нашёл ответы на многие вопросы о его кочевой жизни.
Я к Волге и Сожу своей родословной приник.
Славянское слово на счастье беру, как подкову.
Бабка велела мне пестовать русский язык,
а дед завещал шанаваць беларускую мову.
О, Белая Русь — колыбель моя! Древле и днесь
на вкус и на цвет одинаковы — вёска и весь…
Далеко — далече сбежали на свалку слова:
«жабрацтва», «галеча», «дрыгва».
Славянское слово на счастье беру, как подкову.
Бабка велела мне пестовать русский язык,
а дед завещал шанаваць беларускую мову.
О, Белая Русь — колыбель моя! Древле и днесь
на вкус и на цвет одинаковы — вёска и весь…
Далеко — далече сбежали на свалку слова:
«жабрацтва», «галеча», «дрыгва».
Эти строки из стихотворения «Родство» являются свидетельством того, что мову поэт знал, но масштабы его творчества выходили за национальные рамки, и он творил на всем понятном русском языке.
В стихотворении «Мои братишки» поэт образно описывает жизнь в эвакуации:
Я песню с детства слышу. Урал её поёт:
«Эх, полюбил парнишку военный завод!..»
Хвороба, — что б пропасть ей!- не отпускает… Эх!..
«Давай закурим, мастер!» — меня встречает цех…
Эх, младшие братишки! Я мало вас жалел.
Вы лопали картошку, печёную в золе.
Шутили без улыбок, в плену недетских дум,
ругались в три загиба — захватывало дух…
Фашистам скоро крышка, отцы идут вперёд.
«Эх, полюбил парнишку военный завод…»
«Эх, полюбил парнишку военный завод!..»
Хвороба, — что б пропасть ей!- не отпускает… Эх!..
«Давай закурим, мастер!» — меня встречает цех…
Эх, младшие братишки! Я мало вас жалел.
Вы лопали картошку, печёную в золе.
Шутили без улыбок, в плену недетских дум,
ругались в три загиба — захватывало дух…
Фашистам скоро крышка, отцы идут вперёд.
«Эх, полюбил парнишку военный завод…»
Эти искренние строки свидетельствуют о том, что жизнь у бабушки на Урале в военные годы была не сахар — он до седьмого пота трудился.
Вскоре после войны молодёжь страны была мобилизована на освоение целинных и залежных земель. Ну, как мог пройти мимо Володя Варно? Он там, где и днём, и ночью кипит работа:
Нет, неправда, что степь стара.
Дышит степь удивительно молодо.
И во всю свою ширь лишь вчера
разблисталась пшеницей, как золотом.
Люди гордой, большой души,
мы в стремленье своём едины —
украинцы и латыши, белорусы и осетины.
Наши мышцы напряжены,
Лица выдублены ветрами.
Мы — хозяева целины.
Кто сравняется силой с нами?
Дышит степь удивительно молодо.
И во всю свою ширь лишь вчера
разблисталась пшеницей, как золотом.
Люди гордой, большой души,
мы в стремленье своём едины —
украинцы и латыши, белорусы и осетины.
Наши мышцы напряжены,
Лица выдублены ветрами.
Мы — хозяева целины.
Кто сравняется силой с нами?
Или другие строки, точно определяющие моральные приоритеты покорителей целины:
Целинный ветер выдувает моль.
Спесь наглеца и нищета позёра
из-под личины выступят, как соль —
да, точно соль! — на высохших озёрах.
Ты пожалел себя, ты норовишь,
подставить ветру не лицо, а спину —
и сердце обмирает, словно мышь,
простреленная глазом ястребиным.
Пускай тебя минует этот срам.
Сквозь суховей и режущую вьюгу
иди по жизни, честен и упрям,
как борозда по целине за плугом.
Спесь наглеца и нищета позёра
из-под личины выступят, как соль —
да, точно соль! — на высохших озёрах.
Ты пожалел себя, ты норовишь,
подставить ветру не лицо, а спину —
и сердце обмирает, словно мышь,
простреленная глазом ястребиным.
Пускай тебя минует этот срам.
Сквозь суховей и режущую вьюгу
иди по жизни, честен и упрям,
как борозда по целине за плугом.
Вскоре творческие искания забросили Владимира Варно в Среднюю Азию:
Не знакомы мне ни мор, ни кнут,
баи рабством мне не угрожали.
Гордо головы свои несут
по моим проспектам горожане…
Но теперь одна судьба у нас.
Можем познакомиться поближе.
Присылайте хлопок мне и газ,
Я же вас рудою не обижу.
баи рабством мне не угрожали.
Гордо головы свои несут
по моим проспектам горожане…
Но теперь одна судьба у нас.
Можем познакомиться поближе.
Присылайте хлопок мне и газ,
Я же вас рудою не обижу.
А следом — Крым, где поэт не бодрствовал на пляжах, а добывал ракушечник в карьерах под Евпаторией, сочиняя стихи в стиле Маяковского:
Как шпарило
крымское солнце!
Как пушечно
гремел,
доставая нас брызгами,
вал!
Не деньги,
не славу —
камень ракушечник
руками -
вот этими —
я добывал.
И как-то прораб,
к болтовне не приверженный,
в ручищах искомкав
грамоты лист.
меня похвалил —
по обычаю сдержанно:
«Получится, мол,
из тебя «карьерист».
крымское солнце!
Как пушечно
гремел,
доставая нас брызгами,
вал!
Не деньги,
не славу —
камень ракушечник
руками -
вот этими —
я добывал.
И как-то прораб,
к болтовне не приверженный,
в ручищах искомкав
грамоты лист.
меня похвалил —
по обычаю сдержанно:
«Получится, мол,
из тебя «карьерист».
Куда бы ни бросала Владимира Варно неуёмная жажда творческих скитаний, он всегда возвращался в родные края. Туда, где родился.
В морщинах и шрамах от горьких побед
на кухне сидит, пригорюнившись, дед.
Упёрся локтями в некрашеный стол,
ни хлеба, ни каши не просит.
Старуха ему огуречный рассол
и тёртую редьку подносит…
Дворняги скулёж и кудахтанье кур…
Тоска без верёвки задушит!
«Эх, в жисть не отдали бы мы Порт-Артур!
Начальство… Язви его душу!»
Маньчжурскому б ветру подставить лицо,
как в молодости когда-то…
Он горн достаёт, он идёт на крыльцо
из тесной прокуренной хаты…
Соседи по тесным подворьям брюзжат:
«Чего взъерепенился сдуру!»
Калитки стучат и мальчишки визжат,
и хлопают крыльями куры.
А дед погодит и сыграет отбой.
И пусть не трещали винтовки —
не нынче, так завтра в заправдашний бой
тебе выходить, Комаровка.
на кухне сидит, пригорюнившись, дед.
Упёрся локтями в некрашеный стол,
ни хлеба, ни каши не просит.
Старуха ему огуречный рассол
и тёртую редьку подносит…
Дворняги скулёж и кудахтанье кур…
Тоска без верёвки задушит!
«Эх, в жисть не отдали бы мы Порт-Артур!
Начальство… Язви его душу!»
Маньчжурскому б ветру подставить лицо,
как в молодости когда-то…
Он горн достаёт, он идёт на крыльцо
из тесной прокуренной хаты…
Соседи по тесным подворьям брюзжат:
«Чего взъерепенился сдуру!»
Калитки стучат и мальчишки визжат,
и хлопают крыльями куры.
А дед погодит и сыграет отбой.
И пусть не трещали винтовки —
не нынче, так завтра в заправдашний бой
тебе выходить, Комаровка.
Слезу вышибают вот эти проникновенные строки об отце, написанные в 1968 году, когда жизнь уже потрепала поэта изрядно:
«Догорай, гори моя лучина…»
Баритон отцовский с хрипотцой
вспомню — и колючая щетина
защекочет мокрое лицо.
И, как в детстве, отдал бы полцарства,-
где ты, сказок колдовская власть?!-
только б в руки с запахом лекарства
головой повинною упасть.
И поныне минское предместье
вспоминает своего врача.
Было для отца высокой честью,
что к нему стучались по ночам.
«Александр Адамович, спасите!
Близко тут: всего один квартал…»
«Ладно уж, поинтересней врите!..»
И, дремоту одолев, вставал.
И спешил туда, где заболели,
склянками и шприцами звеня… ,
сила, что в отце жила, с постели
подымает по ночам меня.
От того я и не сплю ночами,
до утра кусая карандаш,
Что б гудел, наполненный стихами,
лекарский потёртый саквояж.
Баритон отцовский с хрипотцой
вспомню — и колючая щетина
защекочет мокрое лицо.
И, как в детстве, отдал бы полцарства,-
где ты, сказок колдовская власть?!-
только б в руки с запахом лекарства
головой повинною упасть.
И поныне минское предместье
вспоминает своего врача.
Было для отца высокой честью,
что к нему стучались по ночам.
«Александр Адамович, спасите!
Близко тут: всего один квартал…»
«Ладно уж, поинтересней врите!..»
И, дремоту одолев, вставал.
И спешил туда, где заболели,
склянками и шприцами звеня… ,
сила, что в отце жила, с постели
подымает по ночам меня.
От того я и не сплю ночами,
до утра кусая карандаш,
Что б гудел, наполненный стихами,
лекарский потёртый саквояж.
Таких, пробивающих душу стихов Владимир Варно написал много, будучи совершенно равнодушным к славе. Вот как он сам описывает её смыслы в стихотворении «Слово о славе»:
Я не пьянел от криков «браво».
Быть может, сам тому виной,
Но до сих пор злодейка-слава
меня обходит стороной.
Должно быть, в лаврах недостача,
исчерпан начисто лимит…
И всё-таки была удача,
была удача, чёрт возьми!
В лесу профессия поэта
начальством не утверждена…
Сказал мне друг: «Послушай, это
письмо мне душу жжёт… Жена…
Ты понимаешь?..» — «Понимаю! Так ведь не умерла…» -
«Ушла!».
Помочь? А чем? Я сам не знаю.
И ночь в окне белым бела.
Помочь… Какое нужно пламя,
что б растопило этот лёд!..
«Браток, а ежели стихами
ей объяснить… Небось, поймёт!»
И выходило пусть не гладко,
зато в стихах жила душа.
И горяча была тетрадка
под грифелем карандаша…
Сквозь валенки и рукавицы
нас утром доставал мороз.
Скрипели сани… И возница
стихи на станцию отвёз.
И пилы пели, пели пилы,
заречных соловьёв нежней,
Когда с коротким воплем: «Милый!» -
она рванула из саней
Их слёзы были мне наградой,
что драгоценней всех монет…
И, в общей сложности, не надо
грустить о том, что славы нет.
Быть может, сам тому виной,
Но до сих пор злодейка-слава
меня обходит стороной.
Должно быть, в лаврах недостача,
исчерпан начисто лимит…
И всё-таки была удача,
была удача, чёрт возьми!
В лесу профессия поэта
начальством не утверждена…
Сказал мне друг: «Послушай, это
письмо мне душу жжёт… Жена…
Ты понимаешь?..» — «Понимаю! Так ведь не умерла…» -
«Ушла!».
Помочь? А чем? Я сам не знаю.
И ночь в окне белым бела.
Помочь… Какое нужно пламя,
что б растопило этот лёд!..
«Браток, а ежели стихами
ей объяснить… Небось, поймёт!»
И выходило пусть не гладко,
зато в стихах жила душа.
И горяча была тетрадка
под грифелем карандаша…
Сквозь валенки и рукавицы
нас утром доставал мороз.
Скрипели сани… И возница
стихи на станцию отвёз.
И пилы пели, пели пилы,
заречных соловьёв нежней,
Когда с коротким воплем: «Милый!» -
она рванула из саней
Их слёзы были мне наградой,
что драгоценней всех монет…
И, в общей сложности, не надо
грустить о том, что славы нет.
Удивительно, но у Владимира Варно очень мало стихов на любовную тему, что для гуляк-поэтов большая редкость. В двух сборниках отыскалось лишь пару ранних стихов, периода начала его отношений с женой, которая была значительно моложе поэта:
Ты рано спать легла.
Пока ты спишь,
с подушек вниз ручьём
течёт твоя коса,
сползает рыхлый снег
с покатых мокрых крыш
и ветви протянул дождям и птица сад…
Я долго ожидал
Вот этой тишины,
В которой сон бы твой
был ровен и глубок
Спи, девочка моя!
Отсюда чуть слышны
Гудки и шорох шин,
И топот быстрых ног
Пока ты спишь,
с подушек вниз ручьём
течёт твоя коса,
сползает рыхлый снег
с покатых мокрых крыш
и ветви протянул дождям и птица сад…
Я долго ожидал
Вот этой тишины,
В которой сон бы твой
был ровен и глубок
Спи, девочка моя!
Отсюда чуть слышны
Гудки и шорох шин,
И топот быстрых ног
Надо полагать, что Владимир Варно, в отличие от подавляющего большинства художников слова, был однолюб, и образ его верной спутницы жизни всегда сопровождал его, где бы он ни скитался.
В своей непреходящей любви он ставил знак равенства между поэзией и этой хрупкой женщиной, которая мучилась со своим перекати-полем, но понимала мятущуюся душу поэта.Признаюсь, что дописав эти строчки, я почувствовал на душе большое облегчение от сознания того, что талантливый друг нашей семьи Владимир Варно хотя бы маленькой частичкой своего творчества будет возвращён людям.
В эти пасхальные дни мне хочется верить, что оба горемычных поэта – мой отец и Варно — смотрят на нас с небес и вспоминают былое за рюмкой небесного чая.
Дискуссия
Еще по теме
Еще по теме
Юрий Иванович Кутырев
Неравнодушный человек, сохранивший память и совесть.
ЧЕРНЫЙ ДЕНЬ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
в этот день состоялась последняя дуэль Пушкина.
Эдуард Говорушко
Журналист
С ПОЗИЦИЙ РУССКОГО ЛИВОНЦА
Этюды из моей (не)американской жизни
Сергей Рижский
В ПОДПОЛЬЕ
проза от Августаа Арайса-Берце
IMHO club
МОРСКИЕ РОМАНЫ
ДАНЬ ФЛОТУ
ОБЫКНОВЕННЫЙ НАЦИЗМ
КАК СОЗДАТЕЛИ RAIL BALTICA ПЫТАЛИСЬ ОБМАНУТЬ ГЕОГРАФИЮ
ПОЛИТИЧЕСКАЯ КРИТИКА
Это Вы как нерусский рассуждаете? Или Вы как русский знаете лучше, как жилось нерусским?
ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО СЕРГЕЯ СИДОРОВА
Из разговора врачей(англоязычных):Ну, коллега, будем лечить или она сама загнется?!