Смотрел по телевизору (скачал, простите грешного) спектакль Евгения Гришковца «Прощание с бумагой». Вообще люблю этого автора с тех пор, как он еще не был знаменит и приезжал в Ригу с первыми моноспектаклями. Даже один раз пообедали.

Пьеса о том, что уходит бумага. А с ней уходят и реликвии, артефакты — письма, записки, билетики, наша память. Слушал и словно руку тянул, хотелось свои пять копеек вставить.

Вот промокашка, показывает Гришковец. «Кто ее помнит? Какого она была цвета? — Розовая, редко голубая». Тут же вспоминаю, Андрей Вознесенский: «Живет у нас сосед Букашкин, в кальсонах цвета промокашки. Но, как воздушные шары, над ним горят Антимиры!» Кальсоны-то обычно были голубыми.

«Телеграмму должен был читать отец семейства». Но главное, что он должен был ее вскрыть! Помните, телеграмму же запечатывали! Загибали нижнюю часть вверх, закрывая текст, потом складывали поперёк пополам и склеивали той же лентой, на которой печатали телеграфный текст.

Телеграфные открытки были стандартными по всему СССР, не то что нынешние Hallmark. Отправляя телеграмму, можно было указать номер, и на другом конце клеили текст именно на такую.

Перья-вставочки, что были на почте, немилосердно царапали бумагу и разбрызгивали чернила. Отчего весь текст был живописно осыпан мелкими крапочками.

Счастливые билетики, которые нужно было съесть, — напоминает Евгений. Тут же вспоминаю, что они были двух видов: сумма всех шести цифр — двадцать один, либо сумма первых трёх цифр была равна сумме второй тройки. Какой билет счастливее, спорили.


О неаккуратных машинистках, как мог он забыть первый признак — залитые буквы! Если шрифт долго не чистить, то в дырочках букв О, Е, А, Б, да и других, застревала краска. И буква О было уже не хорошо очерченным кружком, а мутным пятном. Всего-то и надо было скрепочкой проковырять! Если щеточкой было лень.

А вот что пишущей машинкой можно хоть сегодня пользоваться — это с трудом. Перепечатывали большей частью для размножения, пять-шесть экземпляров, а копирка давно стала экзотикой. Расходный материал, ленту, где взять? Повозившись, можно приспособить из-под матричного принтера, даже и хорошо будет, лавсановая, крепенькая. Кончилась белая меловая бумажка для запечатки, хотя белая замазка для закраски опечаток эпохи развитого пишмашинизма, когда канцтовары уже стали продвинутыми, а компьютеров еще не было, процветает.

Компьютер от пишмашинки недалеко ушёл. На клавиатуре есть клавиша Enter. Ещё недавно на ней писали Return, а код этой клавиши — до сих пор CR. Или RC. Carriage Return. Возврат каретки. Тот самый никелированный рычаг, который с наслаждением, под звоночек, дёргали, отправляя каретку к началу и одновременно перекатывая лист на новую строчку.

Исчезли чертежи, а с ними и тубусы. Вот за тубус серьезно обидно. Слово ведь латинское, «труба» значит. Откуда ни с того ни с сего, на ровном месте, латынь? Явно студиозусы, ваганты какие-нибудь лет пятьсот назад придумали. А при нас он и окончится.

Зря вы, Евгений, не осветили круговорот бумаги в советской природе. Бережно собрать газеты, сложить в тючки, верёвочкой обмотать, сходить на пункт, очередь постоять и получить бумажный же талончик. И обменять талончик не на ту книгу, какую хочешь, а какую дают в обмен на «макулатуру».


А напоследок история. Хочу похвастаться: у меня есть промокашка. Даже много промокашек, такие беленькие, длинные и очень плотные. Когда-то купил чернильный прибор «Монблан» — подставочка и чернильница, из которой (теоретически) я мог заправлять свою любимую чернильную авторучку от «Монблана» же. Дорого, но ужжасно красиво. До сих пор стоит на письменном (ага, письменном!) столе.

В комплекте была такая штука, для которой и слова-то отдельного нет, полукруглая с рукояткой, и в нее промокашку вставляют. Иногда называют ее «пресс-папье», если использовать как грузик для бумаги. По-английски rocker blotter — качалка-промокашка. У немцев — Löschwiege. А у нас — промокашка.

Но заправлена в качалку была только одна промокашка, и она быстро сплошь покрылась голубыми завитками.

В пяти-шести магазинах «Монблана» по всей Европе промокашек я не нашел.

Тогда, в конце девяностых, заграничные коллеги, собираясь к нам с визитом, обычно спрашивали: «Что тебе привезти?» Считалось, что мы тут голопузые, а у них все есть. С внутренним злорадством я невинно отвечал: «Спасибо, ничего не надо. Ну разве что прихватите, если не лень, промокашек для «Монблана», пару пакетиков». Густую паузу на том конце провода можно было резать ломтиками и складировать.

Промокашек не было нигде. Отчаявшись, продавцы из лондонского «Монблана» прислали большущий лист плотной бумаги вроде ватмана, мол, сам нарежь по размеру.

Нашёл в Москве. В универмаге на Манежной, этажах в пяти под землёй, какая-то продавщица-ветеран вспомнила и вытащила из самого дальнего низа, почти с пола. Как известно, на нижние полки кладут то, что никто никогда не покупает, а это была даже не полка, а ящик шкафа. Купил весь запас, как теперь говорят — сток, восемь с половиной пакетиков по десять полосок. На сегодня восемь пакетиков еще осталось.

Кстати, Евгений. Вы удивитесь, но прибор под названием бювар — это, по определению, папка для хранения промокашек, от французского buvard — тот, кто пьёт чернила.