IMHOclub публикует фрагмент из только что вышедшей в Москве книги: Антигитлеровская коалиция — 1939: Формула провала. (Сборник статей / Под общей ред. В.Ю. Крашенинниковой. М.: Кучково поле, 2019).
 

---

Влияние Мюнхенского сговора и раздела Чехословакии на ситуацию в Прибалтике носило драматический характер и повлекло за собой суровые последствия, включая вовлечение Литвы, Латвии и Эстонии в пакты с нацистской Германией.

Взрывное усиление германского фактора в Европе повлекло за собой актуализацию «немецкого вопроса» в Прибалтике: положение балто-немецких меньшинств и статус Мемельланда (Клайпедского края) в Литве. Эта страна в 1938 — начале 1939 гг. оказалась под мощным перекрестным давлением.

Польша еще до соучастия в разделе Чехословакии использовала международный кризис, чтобы принудить Литву к установлению дипломатических отношений, отказу от категорического неприятия оккупации Виленского края в 1920 г. и дистанцированию от СССР (ультиматум от 17 марта 1938 г.). А ведь именно Литва в межвоенный период выполняла миротворческую роль бреши в «санитарном кордоне» против СССР, не участвуя в польских комбинациях и опасаясь германского реваншизма.

Затем Германия, использовав свой опыт по расчленению Чехословакии и попустительства со стороны Великобритании и Франции, 22 марта 1939 г. (спустя неделю после введения германских войск в Прагу) заставила литовское руководство подписать в Берлине Договор о передаче Мемельланда Германии. Литва оказалась в шаге от статуса германского протектората.

Советское руководство в целом было осведомлено о политических раскладах и симпатиях в прибалтийской верхушке, получая характеристики действующих лиц не только от полпредства в Риге, но и по линии разведки. Так, достоянием ГУГБ НКВД СССР стал доклад чехословацкого посла в Риге Павла Берачека в МИД ЧСР от 21 сентября 1938 г. по вопросу об отношении Латвии и других прибалтийских стран к вероятному советско-германскому конфликту и мировой войне.

В нем были проанализированы противоречивые настроения в окружении латвийского диктатора Карлиса Улманиса и приведена нелестная характеристика латвийского диктатора, данная французским послом в Риге Жана Трипье:
В этом докладе также был представлен вывод:
Как известно, мрачный прогноз пражского дипломата относительно положения западных союзников в первые годы войны оправдался.

Последовательное укрепление германского влияния в Прибалтике, а также крушение проектов коллективной безопасности вызывало в Кремле серьезное беспокойство. Еще в 1936 г. руководитель Советского государства Иосиф Сталин публично выразил обеспокоенность в связи с возможностью сдачи прибалтийскими странами «границы в кредит» для агрессии против СССР².
 
Другой иллюстрацией подчинения германской воле прибалтийской дипломатии стала ситуация с отказом от автоматического применения Эстонией, Латвией и Литвой статьи 16 Статута Лиги Наций, позволявшей, среди прочего, транзит советской военной силы по их территории, акватории и воздушному пространству для борьбы с агрессором в случае нападения на Чехословакию.

Берлин при поддержке Таллина сумел надавить на Ригу и Каунас, выступив с угрожающей позицией: руководство рейха «не считает нейтральными страны, допускающие проход иностранных войск через их территории»³. В результате 19 сентября 1938 г. Эстония и Латвия, а 22 сентября — Литва заявили о необязательности применения статьи 16, приняв тем самым и германское толкование «нейтралитета» (законы о котором в срочном порядке прибалтами были разработаны, утверждены и объявлены)⁴.

В обстоятельствах, когда Запад настойчиво желал перенацелить агрессию Гитлера на Восток (что показали Мюнхенский сговор 1938 г. и раздел Чехословакии, все попытки выстроить единый фронт против нацистов не увенчались успехом, а Москва опасалась военного нападения не только со стороны Германии, но и Великобритании с Францией, при возможном участии Польши и Румынии в той или иной конфигурации союзников), — в этих обстоятельствах доверие к Эстонии, Латвии и Литве как политически устойчивому и в военном плане состоятельному союзнику или нейтралу улетучивалось у всех заинтересованных сторон, включая СССР.
 

На фоне затухания геополитического интереса к Балтийскому региону у Великобритании⁵ и Франции официальные Таллин и Рига стали в несколько большей мере прислушиваться к мнению Москвы, но предприняли отчаянную попытку заискивания перед Адольфом Гитлером.

Так или иначе, прогерманский крен во внешней политике Эстонии, Латвии и Литвы после Мюнхенского сговора и цепочки последовавших событий неоспорим. Эстонский историк Магнус Ильмярв дает объяснение ориентации прибалтийских правительств на нацистский рейх:
Скупая встречная лесть в адрес эстонской и латвийской дипломатий (за их выверенный с Берлином антисоветский «общий знаменатель») имела и оборотную сторону в отношении литовских соседей Германии — шантаж.

20 марта 1939 г. Германия потребовала от Литвы передать ей Клайпеду (Мемель) с прилегающей территорией. Шантаж увенчался успехом: 22 марта в Берлине министр иностранных дел Литвы Юозас Урбшис подписал Договор между Литовской республикой и Германским рейхом, предусматривавший передачу Клайпедского края Германии, немедленную эвакуацию из него литовских военных и полицейских сил и принятие на себя обязательств «не использовать друг против друга силу и не поддерживать третью сторону в ее попытках использовать силу против любой из сторон».

Захват Клайпеды сопровождался демонстрацией военно-морской мощи Германии; Гитлер на линкоре «Дойчланд» отправился из Свинемюнде в Мемель, чтобы лично с триумфом посетить отнятый у Литвы город. Правительства Великобритании и Франции не оказали противодействия Берлину, хотя и относились к числу участников подписанной в 1924 г. в Париже конвенции, признававшей Клайпедский край составной частью Литвы⁸.

Обстоятельства подготовки, подписания и вступления в силу пактов Латвии и Эстонии с нацистской Германией, относящиеся к периоду весны–лета 1939 г. — кульминации сближения Латвии, как и Эстонии, с Третьим рейхом — включают в себя вереницу различных событий и их интерпретаций теми или иными акторами предвоенной внешней политики.

Мюнхенский сговор 1938 г. и раздел Чехословакии, ультимативная политика Польши и агрессивные действия Германии в отношении Литвы, почти весь межвоенный период считавшейся брешью в «санитарном кордоне» против СССР, неудачи в попытках выстроить единый фронт против нацистов, искавших комбинации для похода на СССР, в значительной степени — за ресурсами Украины и Кавказа…

На фоне затухания геополитического интереса к Балтийскому региону у Великобритании⁹ и Франции (называвшееся в дипломатических кругах иной раз и просто «дезертирством») официальные Рига и Таллин стали несколько более внимательно прислушиваться к мнению Москвы, но по-прежнему недооценивали тотальность экспансионистских притязаний Гитлера и предпочли подыграть Берлину из-за своих антисоветских страхов, а также желания заручиться немецкой поддержкой декларативного «абсолютного нейтралитета», вскоре оказавшейся эфемерной.

Разве обманывал амбициозный глава МИД Латвии Вильгельм Мунтерс руководителя германского внешнеполитического ведомства Иоахима фон Риббентропа, утверждая: дислокация латвийской армии свидетельствует, что «мы вообще никогда в военном отношении не ориентировались иначе, как только против Востока»?¹⁰

Оккупация Германией «остальной» Чехословакии 14–15 марта 1939 г. не стала «ледяным душем» и не привела к принятию официальной Ригой советского покровительства независимости Латвии.
 
Так или иначе, прогерманский крен во внешней политике Латвии и Эстонии весной–летом 1939‑го неоспорим. Эстонский историк Ильмярв дает такое объяснение ориентации прибалтийских правительств на нацистский рейх:
20 апреля 1939 г. в торжествах, посвященных 50-летию Гитлера, в числе довольно узкого и пестрого круга почетных гостей из-за рубежа приняли участие начальник Генштаба эстонской армии генерал Николай Реэк, начальник штаба латвийской армии Мартиньш Хартманис, а также латвийский генерал Оскарс Данкерс, получившие протокольные награды из рук фюрера. В кулуарах обсуждались варианты закрепления отношений между странами.

Чтобы приступить к срочной разработке соглашений на своих условиях, Берлин воспользовался как пропагандистским поводом апрельским письмом президента США Франклина Делано Рузвельта к итальянскому дуче Бенито Муссолини и германскому фюреру, в котором тот тактически проигрышно предложил им предоставить ряду стран, включая Латвию и Эстонию, гарантии безопасности.

В качестве «пряника» Риббентроп согласился не связывать готовящийся договор с проблемой положения балтийских немцев, расширить торгово-экономическое сотрудничество и предоставить латышам доступ к закупкам современного германского вооружения — с расчетом на привязку латвийской армии к немецким технологиям и их возможное использование в восточном направлении.

В ответ латвийское руководство подчеркивало и без того очевидную ненаправленность военно-политического союза с Эстонией против Третьего рейха, а также организовало 22 мая помпезное празднование 20-летия «освобождения Риги от большевиков» (взятия с боями Риги штурмом и изгнания из столицы правительства Советской Латвии во главе с Петером Стучкой) с участием внушительной делегации из Германии.

Конечно, нацисты желали еще большего своего участия в этом политическом действе, но таковое возбудило бы вал просоветских настроений в народе, вносило бы дополнительный диссонанс в геополитические предпочтения правящих национал-бюрократических кругов и широких слоев населения, как и в соседней Эстонии. Латвийский политик и публицист Маврик Вульфсон отмечал в этой связи:
Наконец, 7 июня 1939 г. в Берлине в торжественной обстановке Мунтерс и Риббентроп вместе с эстонским министром иностранных дел Сельтером подписали пакты о ненападении на 10 лет, с автоматическим продлением еще на 10 лет, если договоры не расторгались за год до установленного срока.

Помимо обязательств сторон не воевать и не использовать силу в двусторонних отношениях, Рига и Таллин отказывались от каких-либо англо-франко-советских гарантий, что не фиксировалось в тексте, но было с практической точки зрения весьма ценным дипломатическим трофеем для Берлина.

Латвийскую и эстонскую делегации ждал радушный прием с участием рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера и начальника штаба Штурмовых отрядов (СА) Виктора Лютце, осмотр нацистских учебных заведений.
 
Правительство Улманиса, за упразднением в стране после госпереворота 15 мая 1934 г. парламента, само ратифицировало пакт 21 июня 1939 г., опубликовав его в печатном официозе «Правительственный вестник» (Valdības Vēstnesis) 28 июня сразу на двух языках: государственном латышском и немецком. Пакт Мунтерса–Риббентропа вступил в силу 24 июля 1939 г. после того, как в Берлине состоялся обмен ратификационными грамотами. По схожему сценарию шла имплементация пакта с Гитлером и в Эстонии.
 

До подписания советско-германского договора о ненападении и секретного протокола к нему оставался ровно месяц…

Распространившиеся в дипломатических кругах еще на этапе подготовки договоров слухи о секретных положениях или негласных условиях их подписания активно опровергались как Германией, так и прибалтийскими подписантами, понимавшими, что «русские возьмут наш договор с немцами “под лупу”»¹³.

Информацией о, по меньшей мере, политической асимметричности в немецких предложениях Риге и Таллину (по сравнению с советскими предложениями и положениями уже существовавшей договорно-правовой базы этих двух стран с Советским Союзом) обладали и в Москве, подозревая при этом худшее.

В Москве помнили о «смятом» Польшей и Германией политическом курсе Литвы, неустанно пытаясь заручиться поддержкой властей Латвии и Эстонии на коллективно-перекрестные гарантии их нейтралитета великими державами.

Некоторые подробности этой осведомленности и активности можно найти в отчете посланника Латвии в Великобритании Карлиса Зариньша Мунтерсу о беседе с полпредом СССР в Великобритании Иваном Майским, где отмечается:
Тревожило официальные Ригу и Таллин также эвентуальное негативное отношение Лондона к фактическому втягиванию их в орбиту Берлина, хотя и сама британская дипломатия уже дала заметный крен к самоустранению от решающего влияния на событийный ряд в Прибалтике. В ответ на довольно вялое, но едва завуалированное неудовольствие Великобритании, выраженное в меморандуме британского посольства в Риге от 12 мая 1939 г., тотчас последовало уверение Мунтерса в том, что «заключение договора о ненападении не связано условиями».

Уже после Второй мировой войны убийственно точную характеристику сути происходившего тогда дал пребывавший в жесткой оппозиции к политике умиротворения нацисткой Германии британский лидер Уинстон Черчилль:
Несмотря на то, что в архивных фондах не найдено каких-либо подписанных сторонами особых приложений военно-политического характера к договорам о ненападении от 7 июня 1939 г., в Федеральном архиве Германии отложился документ, который содержит прямое указание на секретный протокол («секретную клаузулу»)¹⁶ к этим договорам и раскрывает его положения. 8 июня 1939 г., то есть спустя день после подписания «пакта Мунтерса–Риббентропа» и «пакта Сельтера–Риббентропа», высокопоставленный сотрудник пропагандистской Службы немецких новостей для зарубежья Георг Дертингер, тесно взаимодействовавший с разведкой Риббентропа DIS III, писал в своем информационном отчете № 55:
В научный оборот на немецком языке субстантивную часть этого источника ввел германский историк, профессор Рольф Аманн в 1988 г. в своей монографии о 15-ти межвоенных пактах о ненападении¹⁸, находя все основания полагать, «что по крайней мере ядро утверждения Дертингера было правильным»¹⁹. Пристальное внимание обращал на «меморандум Дертингера» и эстонский историк Ильмярв, автор фундаментального труда «Безмолвная капитуляция. Внешняя политика Эстонии, Латвии и Литвы между двумя войнами и утрата независимости…»²⁰.

Вопрос о секретных договоренностях (условиях, клаузулах, протоколах), сопровождавших письменно или устно заключение пактов Мунтерса–Риббентропа и Сельтера–Риббентропа, тем не менее, остается в числе «острых» историографических вопросов по тематике предвоенных пактов Риббентропа.

Как, собственно, и проблема адекватной и максимально точной интерпретации (без)вольного соучастия Риги и Таллина в германском дипломатическом наступлении весны-лета 1939 г., полуизоляции Польши, откладывании оккупации Германией Прибалтики взамен за создание в регионе «задела на будущее» для борьбы с Советским Союзом — если бы Берлину не удалось договориться со Сталиным, а переговоры Москвы, Лондона и Парижа, наоборот, увенчались бы хоть сколь-нибудь заметным успехом.