---

Гибель студентов в Керчи (Крым) сначала связали со взрывом бытового газа, затем рассматривали версию теракта и лишь в последнюю очередь предполагали возможность конфликта самих учащихся. Почему «русский Колумбайн» мы рассматриваем как запасную версию, а сразу верим в теракт?
 

---

Версия теракта с самого начала казалась не слишком точной, поскольку в высшей степени странным стал выбранный для показательного устрашения объект.

Если бы речь шла о школе или больнице — тогда всё было бы очевидно. Аналогичные теракты имелись в активе у чеченских террористов, которые старались брать в заложники самых беззащитных — детей и беременных женщин, тех, кто в представлении общества заслуживает наибольшего сочувствия.

А здесь речь шла об учебном заведении для подростков — всё ещё детей, но уже находящихся на пороге взрослой жизни. Для террористов это не самые удобные жертвы, поскольку теоретически они способны дать отпор, сильно усложнить проведение теракта, поставив под сомнение успех мероприятия в целом.

Поэтому самым вероятным мотивом трагедии изначально была месть обиженного подростка, не нашедшего общего языка со сверстниками. Так оно и оказалось. Убить почти двадцать человек и ранить несколько десятков сумел 18-летний учащийся этого же колледжа.



     
 

К сожалению, мода на убийство в учебных заведениях, зародившаяся в Америке и получившая название «Культ Колумбайна», всё чаще отзывается эхом в России. Но это уже совсем отдельная история. Попытки привнести в неё элементы политики — чистой воды недобросовестная спекуляция. Сейчас по украинским пабликам разгоняется информация о том, что наложивший на себя руки юный убийца на своей странице в социальной сети выкладывал флаги Новороссии. Этот факт, дескать, служит доказательством того, что юноша старался подражать «донбасским бандитам» — это якобы в результате и заставило его пойти на преступление.
 

Молодой человек мог придерживаться любых взглядов: быть сторонником Степана Бандеры, Маркса и Ленина, русским националистом, кем угодно. Его конфликт со сверстниками или педагогами имел принципиально внеполитическую природу. Точно так же, как у ста процентов стрелков в американских школах.

Причиной такого ужаса обычно являются типичные подростковые драмы — уязвлённое самолюбие, помноженное на неустойчивую психику, юношеский радикализм, ещё толком не вызревшее ощущение бесценности любой человеческой жизни, в том числе и собственной.

Следствие выяснит детали, как и почему произошла трагедия, но о политике на сей раз можно забыть.


Тем не менее любопытным кажется то обстоятельство, что версия теракта показалась неправдоподобной только экспертам, разбирающимся в нюансах и понимающим, что у террора, как ни странно это звучит, тоже есть определённые правила и закономерности.
 

Общество же, судя по реакции СМИ, легко поверило в то, что училище подверглось нападению террористов. Ими, по общему мнению, могли быть или украинские националисты, поскольку трагедия произошла на территории Крыма, или по той же причине представители радикального крыла крымско-татарского движения, или боевики исламского подполья, связанные с Северным Кавказом и ИГИЛ.
 

Что касается последнего предположения, то в нём нет ничего удивительного. Россия прошла через опыт террористической войны, объявленной ей северокавказскими салафитами. Хотя в целом эта война уже закончена и исламистское подполье фактически полностью разгромлено, рецидивы всё ещё происходят. И будут происходить, поскольку изжить радикальный ислам до конца невозможно.

Эта доктрина всегда будет находить сторонников и вербовать смертников на борьбу с неверными, которыми фанатик-джихадист считает всех нас — рядовых граждан России.

Но два других, гипотетических формата террора, базирующегося на двух националистических доктринах, — совершено новое явление.
 

То, что СМИ безоговорочно поверили в то, что в Керчи мы столкнулись с одной из трёх форм, говорит о понимании обществом многообразия идей, продуцирующих терроризм. И крымско-татарский сепаратизм, и украинский национализм общество уже воспринимает как опасность, в которой есть террористический потенциал. И это довольно точное понимание характера явления.
 

Распространившееся сейчас убеждение в том, что террор органично монтируется только с идеологией радикального ислама, неверно.

Этносепаратизм породил множество террористических движений, ячеек и партий в Европе — достаточно вспомнить хотя бы Ирландскую республиканскую армию. Да и Басаев, захвативший во время первой чеченской войны родильный дом в Будённовске, был в тот период убеждённым противником нарождавшегося салафизма в Чечне и сторонником строительства националистического государства.
 

Нынешние украинские власти уже освоили весь арсенал нелегитимного, неизбирательного насилия. Преступлений против человечности, военных преступлений, тяжких преступлений против личности в Донбассе совершено великое множество. Да, собственно, и продолжающаяся более четырёх лет война, в результате которой погибли тысячи ни в чём не повинных людей, вполне может быть квалифицирована как государственный террор.
 

В призывах начать террористическую войну против России тоже недостатка нет. Опыт убийств людей и издевательств над ними в сочетании с верой в то, что в борьбе с Россией все средства хороши, как раз и складывается в теорию и практику украинского террора.

То, что до сих пор он не развернулся в нашей стране, на мой взгляд, есть результат работы силовых структур, давно научившихся вскрывать подпольные ячейки, как консервные банки.

Но угроза эта реальна, и то, что общество понимает её реальность, говорит о его несомненной зрелости.