По ночам после работы мама шила. Все жили в одной комнате, и я привык засыпать под хлопотушное жужжание швейной машинки «Лада» чешского производства, и мамины редкие вздохи усталости. Мне было стыдно, за свою мелкоту и невозможность пойти ограбить сберкассу.

Машинку маме подарил один очень хороший человек.

Где-то у цеховиков мама покупала отрезы тонкой водоотталкивающей ткани, как сейчас помню, с одной стороны чёрная, с другой в очень мелкую чёрно-белую клетку. Из неё мама шила женские плащи. Иногда по два за ночь. Мало чего в этом понимал, но эти плащи казались мне очень красивыми. Это не мешало мне их ненавидеть.

«Цех» работал ночами. Иногда поутру, маму можно было видеть спящей у швейной машинки.

Утром, когда не нужно было идти в школу, с ночными плащами шагал к бабуле через квартал на той же Комсомольской. Затем мы выдвигались к какому-нибудь женскому общежитию медучилища, или другого какого учебного заведения, предприятия, где учились и работали в основном женщины. Чаще всего это было разных концах города.

Дальше моя роль сводилась к тому, чтобы ждать. Бабуля Настя, брала один плащ, завёрнутый в газету «Правда» или «Черноморская коммуна», или другой газеткой с портретами вождей и репортажами о встрече одесситами легендарных китобоев флотилии «Слава»,  и шла с ним нарушать закон.



Нести в одни двери все плащи сразу было нельзя. Попади с ними в руки бдительных милиционеров по доносу каких-нить активистов, ненавистников красивых плащей на подругах, бабушка сразу была бы отправлена под суд за спекуляцию. Срок там немалый читался. А с одним плащом не страшно. Это уже перепродажа, не подошедшей, к примеру, по размеру вещи. Мол, купила «с рук» дочери, не подошло, — продаю.

Мне всё было доходчиво объяснено заранее. Я сидел с «товарным количеством», где-нибудь неподалёку на лавочке, грыз семки и боялся. Или бродил в квартале от места преступления, проверяясь от слежки, как делали это красногвардейцы из фильма «Молодая гвардия» и герои фильма «Поющая пудреница», «Подвиг разведчика», умевшие превращать «щетину в золото». Везде мерещились агенты ОБХСС.

Мы превращали, не щетину в золото, а плащи, шитые бессонными мамиными ночами, в советские дензнаки.

Как и положено советскому разведчику, никогда не выпускал из поля зрения дверь, за которой скрылась бабушка, пошедшая на преступление. Это уже, больше не для конспирации, а из-за страха за бабушку, ожидания её скорого появления в распашке этих ненавистных дверей.

Тревога боролась с любопытством в корыстных целях. Как она выйдет?... Если без свёртка в руках, — это счастье, это мороженное на обратном пути, новые тетрадки, книги, вкусная еда. Это бабушка, весёлая, добрая, любящая весь мир, хотя бы на пару часов.

Если со свёртком, — это «сухой паёк» семье, бабушкина грызня с кондуктором, ворчание всю обратную дорогу, а часто, и подзатыльник без повода. Это моя злость, на ничего не понимающих в красивой одежде тёток, не пожелавших купить мамино чудо, обида за маму, не спящую ночами. И ещё мои мечты, о том, как вырасту, и заработаю столько деньжищ, что маме больше никогда не нужно будет работать.

В целях той же конспирации, мы менялись иногда с сестрой, чтобы наши рожицы не примелькались топтунам. В тех же целях, меняли обёртку плащей с газет на листы журнала «Огонёк» или несгибаемую гастрономную бумагу.
 

Бабушка, просто меняла шляпками внешность, походку, легенду, выражение глаз и щёк.

Как факт, — нас не вычислили, и мы нанесли советской экономике ровно столько ущерба, сколько хватило на выживание рядовой одесской семьи. Ни рублём больше.

В девяти метровой комнатке без удобств над подъездом, где нас жило четверо, мамины выкройки занимали много места. Иногда вечерами приходилось ждать, и не ставить мою раскладушку, пока мама не закончит кроить на широком подоконнике, он же, мой и сестры письменный стол.

Были ещё юбки, платья, кофты, с маминой фантазией, вкусом, старанием. Но, это только, для очень узкого круга знакомых маминых женщин и близкой подруги Лорки,… земля ей пухом. 35 лет дружбы.
 
Лорка была одесситкой редкостного случая. Безудержная хохмачка, гений общепита ОИИМФ-овской столовой, жизнелюбка и вертихвостка (было чем вертеть, поверьте), смачная во всём, как булка с изюмом, где изюма больше муки.

Мы с ней дрались. Она подначивала и всегда начинала первой. До крови не доходило. Доходило до родства крови. Одесской, густой, ярко живой, наполненной добротой, юмором, неуёмным оптимизмом с запахом цветущих акаций и летнего моря.

Лорка всегда была взрывом в сто килотонн тротила. Все, кто попадал в зону поражения, не переставали поражаться животворящей силе этой ударной волны, и с трепетом ловили осколки, пряча их по карманам душ своих благодарных. Говорят, взрыв породил Вселенную. Лорка-взрыв порождала свою Галактику во Вселенной по имени Одесса.

И было нам всем счастьем вращаться планетами и спутниками в той Галактике.
 

На примерках мама заставляла Лорку сочинять и декламировать стихи. Это было непременным условием пошива одёжных деликатесов.

Не спрашивал, зачем ей это было нужно. Но строя догадки  и зная обеих, могу предположить, что таким образом, матушка заставляла Лорку периодически замолкать и сосредотачиваться, хоть на чём-нибудь.

Мама моя, человек мудрый, и такой была всегда. И в шахматы всегда хорошо играла. Стихосложение, оно сосредоточения требует. Вот она Лорку так и сосредотачивала, чтоб была возможность сосредоточиться самой. Как иначе остановить взрывную волну.

Плюс к тому, женщины в нашей семье любили и знали стихи. Так и по сей день.

Юдашкин в те годы ходил в младшую группу детского сада, Зайцев, только познакомился с Карденом. Заставляли ли они клиенток на примерках читать и придумывать стихи, — тайна великая есть.

Вот такие воспоминания может навеять одна фраза, — «Одесса всегда немножко шила»(с).

Бикицер спросите меня, а что же папа?

Удивитесь, но папа таки был.
 

Папа, не покладая рук, работал работу рабочим на кожгалантерейной фабрике с 8 до !7.00 за 90 рэ в месяц, и тем был счастлив и горд.  Папа безумно любил футбол, газету «За рубежом» и себя.

Что из перечисленного папа любил больше, осталось так и тайной для всей семьи.

Но, поскольку к шитью, и всему остальному, кроме работы на фабрике, он отношения не имел, дальше о нём здесь ни слова. Это другая история.