В нынешнем году исполнилось 180 лет Полоцкому собору, на котором униатское духовенство во главе с митрополитом Иосифом Семашко воссоединилось с Русской православной церковью. Решение, принятое в Полоцке 180 лет назад, определило развитие белорусских земель на десятилетия вперед. Эпохальность произошедшего объясняется тем, что на момент воссоединения большинство населения белорусско-литовских губерний принадлежало к униатской церкви.

В современной Беларуси об этом событии практически не вспоминают. 25 марта в центре внимания большинства белорусских СМИ оказались немногочисленные акции оппозиции, посвященные сто первой годовщине провозглашения Белорусской народной республики (БНР). При этом никто не вспомнил, что именно в этот день 180 лет назад император Николай I одобрил постановления Полоцкого собора. Таким образом, воссоединение униатов стало официальным фактом.
 

БНР так и осталась эфемерным декларативным образованием, провозглашенным горсткой авантюристов на волне революционного безвременья. А дело Иосифа Семашко и его соратников живо и поныне: большинство белорусских верующих — православные.

Тем удивительнее выглядит эта фигура умолчания вокруг Полоцкого собора и его деяний.

Более того, о воссоединении униатов если и вспоминают, то обычно в негативном ключе.
 

С подачи белорусских националистов в обществе формируется негативное восприятие Полоцкого собора как насильственного акта, лишившего белорусов их национальной веры — унии — и способствовавшего русификации.

Несмотря на то, что, в отличие от Украины, в Беларуси не удалось осуществить церковный раскол под предлогом создания «национальной» церкви, Белорусская православная церковь также подвергается постоянным информационным атакам со стороны националистов.

Это неслучайно. Современное белорусское общество сложно назвать религиозным, что неудивительно после 70 лет политики «воинствующего атеизма».

Тем не менее культурные и бытовые привычки, сформировавшиеся под влиянием православной традиции, здесь по-прежнему сильны. А самое главное, с православием так или иначе связан дискурс о «братстве» с Россией: конфессиональная и культурная общность белорусов и русских выступает важным идеологическим основанием интеграции Беларуси и России.
 

Понятно, что для противников союза с Россией важно разрушить эти представления, показав белорусов и русских как не просто разные, но чуждые друг другу народы.

Миф об унии как о «национальной вере» белорусов играет в этом деле далеко не последнюю роль. Пик увлечения «возрождением унии» пришелся на рубеж 1980–1990-х годов, когда практически вся белорусская «национально сознательная» интеллигенция, включая вчерашних членов КПСС, принялась пропагандировать «истинную веру». Особого отклика в обществе это не нашло.

Похоже, в возрождение унии в Беларуси не особо верят и в Ватикане, отдав Троицкий монастырь в Вильнюсе, который мог бы стать главным центром пропаганды униатства для Беларуси, украинской греко-католической общине. В самой Беларуси униатские приходы слабы и малозаметны и теряются на фоне не только православных и католиков, но даже протестантов.
 

Но миф об унии как о «национальной вере» белорусов продолжает жить, занимая свое почетное место в белорусском националистическом каноне.

Уния западнорусской православной церкви с Римом на территории Великого княжества Литовского и Речи Посполитой была оформлена на Брестском соборе в 1596 году. Сама по себе идея соединения двух христианских конфессий возникла практически сразу же после Великого Раскола, окончательно разделившего христианский мир. Реализовать ее, однако, оказалось затруднительным как из-за непреодолимых богословских расхождений, так и по сугубо политическим причинам.

Впрочем, в Средние века политика и религия представляли собой туго сплетенный клубок. В частности, католики видели унию как безоговорочное подчинение православных церквей власти Римского Папы и признания католической догматики, что было неприемлемо для православных.

Однако в позднем Средневековье возникли предпосылки для частичной реализации униатских идей, что было вызвано общим кризисом и ослаблением православного мира, подвергшегося нашествию полчищ завоевателей из Евразии.

Первая крупная попытка заключения унии — Ферраро-Флорентийская — была обусловлена стремлением гибнущей Византии заручиться европейской поддержкой против турок. Уния, однако, в итоге не прижилась, лишь стала источником дополнительных смут и расколов и так и не предотвратила окончательной гибели Византии.

Предыстория Брестской унии также была связана с долговременными кризисными процессами, но уже на Руси. Древняя Русь представляла собой рыхлую конфедерацию княжеств с центром в Киеве. Помимо политической, эти княжества связывала и религиозная общность — единая Русская митрополия, подчиненная Константинопольскому патриархату.

Монгольское нашествие обрушило хрупкую политическую конструкцию Руси, а русские земли, пройдя период хаоса и раздробленности, оказались объединены в рамках трех разных государств — Московского княжества, Литвы и Польши. Два последних со временем объединились в Речь Посполитую.
 

Центр Русской церкви со временем перекочевал из разоренного татарами Киева в Москву, что не могло понравиться литовским князьям, которые в итоге добились учреждения отдельной митрополии на подконтрольных им территориях. Так единая Русская церковь оказалась разделена.

Московская митрополия со временем превратилась в самостоятельный патриархат, а Киевская митрополия на территории ВКЛ и Речи Посполитой продолжала подчиняться Константинополю.

Ситуация для православных ВКЛ и Речи Посполитой осложнялась тем, что элиты этих государств были католическими, и давний религиозный антагонизм не замедлил сказаться на политических процессах. Дискриминация православия вела к тому, что западнорусская аристократия, стремившаяся занять место в польско-литовском правящем классе, постепенно переходила в католицизм и полонизировалась.

Начал колебаться и православный клир, который также желал получить права и привилегии католического духовенства. На это наложился конфликт западнорусского епископата с братствами — объединениями православных мещан, стремившихся участвовать в управлении церковью и контролировать коррумпированный клир.
 

Таким образом, этот конфликт с братствами на фоне желания стать вровень с католическим духовенством привел часть западнорусской церковной иерархии к Брестской унии.

Уния мыслилась как своеобразный компромисс. Западнорусская церковь признавала католическую догматику и верховенство Римского Папы, при этом сохраняя православные обряды.

Однако, как и в случае с предыдущими попытками унии, Брестская уния приживалась с трудом, став источником многочисленных конфликтов.

Возник масштабный раскол. Он привел к появлению двух церквей, которые называли себя «русскими», апеллировали к духовной традиции Киевской Руси и претендовали на одно и то же имущество. Богословская полемика между униатами и православными, а также многочисленные тяжбы за храмы и земельные угодья стали, пожалуй, основным содержанием общественно-политической жизни восточных земель Речи Посполитой XVII века.

В конце концов под административным нажимом властей, вставших на сторону униатов, новая религия постепенно брала верх. Особо несговорчивые православные уходили в казаки, бежали в Москву или были вынуждены жить во внутренней эмиграции. К моменту разделов Речи Посполитой на территории Беларуси осталась единственная православная епархия — Могилевская, влачившая жалкое существование.
 

Но победа униатства оказалась на поверку пирровой. Политические цели унии достигнуты не были. Католический правящий класс Речи Посполитой так и не принял униатов как равных, рассматривая унию лишь как ступень к окончательному переходу в католицизм.

Поэтому не было сдержано обещание сохранить православную обрядность, которая все больше трансформировалась в польско-католическом духе, а униатские храмы по внешнему облику практически перестали отличаться от костелов. Все это в совокупности вело к недовольству и брожению в униатской среде.

Это брожение породило движение за чистоту обрядов, в рамках которого многие униаты начинали приходить к мысли о разрыве унии и возвращении в православие.
 

После раздела Речи Посполитой сложились благоприятные условия для такого развития событий.

Поначалу российские власти не вмешивались в религиозные дела присоединенных территорий. Более того, желая понравиться местной католической знати и духовенству, императоры Павел и Александр I санкционировали фактическое подчинение униатской церкви костелу. Позиция Петербурга в этом вопросе начала меняться только после наполеоновских войн и восстания 1830 года, когда нелояльность польских элит стала очевидна.

Но даже в этих условиях основная инициатива по ликвидации унии исходила не из Петербурга, а от самого униатского духовенства в лице Иосифа Семашко и его сподвижников. Именно они составили план действий и взвалили на себя тяжесть организационной работы по воссоединению, преодолевая сопротивление и интриги как польской знати, так и значительной части российского чиновничества, симпатизировавшего полякам.
 

В отличие от насаждения, ликвидация унии прошла практически бесконфликтно, а через четверть века после Полоцкого собора Иосиф Семашко имел возможность убедиться в успешности своего начинания.

Восстание 1863 года, распространившееся по Польше и Литве, практически не затронуло территорию Беларуси, ограничившись здесь локальными стычками. Народ не только не поддержал польских повстанцев, но и остался глух к униатской пропаганде, которую вел Кастусь Калиновский, канонизированный современными националистами в качестве белорусского героя.

Учитывая, что на тот момент все еще жило много людей, помнивших времена унии, это красноречиво свидетельствует о том, что по-настоящему народной эта религия так и не стала, оставшись лишь верхушечным политическим проектом.
 

Фигура Иосифа Семашко наглядно свидетельствует о том, насколько тесно переплетены исторические судьбы Беларуси и России, связанных глубинной культурно-исторической общностью, пережившей века политического разделения.

Однако исторической памяти об Иосифе Семашко и Полоцком соборе не повезло. После Октябрьской революции все, что связано с церковью, было объявлено реакционным и классово чуждым. Но сегодня память о подобных исторических фигурах важна как никогда.
 

---

---