Когда февральскую революцию 1917 года называют буржуазной — это полная чушь, так как солдатский бунт вовсе не преследовал эти цели. Революцию никто из буржуа не планировал и не готовил.

Об этом свидетельствуют высказывания большевистского руководства и крупных политических деятелей того времени.

Ленин писал:
 

«Разве за неделю до февральской революции кто-либо знал, что она разразится?»
 

Ему вторит Троцкий:
 

«В феврале никто заранее не намечал путей переворота; никто не голосовал по заводам и казармам вопроса о революции; никто сверху не призывал к восстанию. Накоплявшееся в течение годов возмущение прорвалось наружу, в значительной мере неожиданно для самой массы».
 

Милюков, руководитель самой крупной либеральной партии в России, говорил:
 

«Это — та самая революция, о которой так много говорили и которую никто не собирался делать».
 

Позже либералы очень жалели, что не произвели дворцовый переворот и не предотвратили этим революцию.

Все разговоры о назревающем революционном взрыве для многих оставались лишь страшилками для Николая ІІ, которые его не очень-то и пугали.

Так что же всё-таки произошло?


По глупости генералов в феврале 1917 года в казармах Петроградского гарнизона скопилось 160 тысяч солдат, которых втиснули в помещения, рассчитанные на 20 тысяч.

Этой разношёрстной ораве новобранцев и отставников перед отправкой на фронт предстояло в течение нескольких недель проходить общую военную подготовку.

Численность наспех и бестолково сформированных учебных частей превосходила всякую допустимую норму. В некоторых резервных ротах было более тысячи солдат. Встречались батальоны по 12-15 тыс. человек.

Находящиеся в нечеловеческих условиях люди подняли солдатский мятеж — бунт вчерашних крестьян, которых власти из экономии содержали в переполненных казармах в самом сердце империи.

По меткому выражению одного из очевидцев событий, это было «равносильно раскладыванию костров вокруг порохового погреба».

Последствия февральского головотяпства достоверно описал монархист М.В. Родзянко в донесении Николаю II о положении в Петрограде:
 

«Положение серьезное. В столице — анархия. Правительство парализовано. Транспорт, поставки продовольствия и топлива пришли в полное расстройство. Растет общественное недовольство. На улицах происходит беспорядочная стрельба. Части войск стреляют друг в друга... Молю Бога, чтобы в этот час ответственность не пала на венценосца».
 

 


Войска бунтуют.


А вот реакция Василия Шульгина — одного из лидеров фракции националистов в IV Государственной Думе, из которой к тому же видно, каково было их отношение к русскому народу:
 

«Мы были рождены и воспитаны, чтобы под крылышком власти хвалить ее или порицать... Мы способны были в крайнем случае безболезненно пересесть с депутатских кресел на министерские скамьи...

С первого же мгновения этого потопа отвращение залило мою душу...

Пулеметов — вот чего мне хотелось. Ибо я чувствовал, что только язык пулеметов доступен уличной толпе и что он, свинец, может загнать обратно в его берлогу вырвавшегося на свободу страшного зверя...

Увы — этот зверь был Его Величество русский народ...»
 

Факт неожиданности и непредсказуемости событий обусловил и результаты февральской революции.

В статье «Революция — шторм истории» мы рассмотрели причины, которые привели большевиков к власти.

Однако весьма интересен вопрос, а что бы произошло, если бы правительство Керенского не погрязло в словоблудии и не упустило шанс изолировать большевиков? Какие силы смогли бы победить на выборах, и в каком направлении стала бы двигаться разношёрстная гигантская страна?

Весьма любопытны на этот счёт уже подзабытые рассуждения крупного авторитета в области сравнительной социологии Баррингтона Мура-младшего, работавшего в 60-х годах в центре русских исследований в Гарварде и опубликовавшего фундаментальный труд «Социальные условия диктатуры и демократии».

Вопреки мнению либералов, склонных отождествлять развитие индустриального общества с установлением рыночного капитализма и либеральной демократии, Мур называет три варианта модернизации.
 

Кроме упомянутого демократического капитализма есть ещё недемократический капитализм, или фашизм, а также большевистский социализм.

Первый вариант реализовался в Англии, США и Франции, второй — в Германии и Японии, третий — в России и Китае.

К странам либеральной модернизации следует присовокупить многие государства центральной и северной Европы.

К странам фашистской модернизации — Италию и Испанию.

К странам коммунистической модернизации — страны социалистического лагеря.
 

В отличие от любителей представить либеральную модернизацию благостным и мирным процессом, а две другие — кровавыми режимами террора и репрессий, Мур не склонен к такой идеализации и ставит корректный с научной точки зрения вопрос — почему состоялся такой водораздел направлений модернизации?

Сравнительный анализ развития экономики и социального разделения в странах, относящихся к трём разновидностям модернизации, привёл его к следующим заключениям.
 

1. Англия и Франция в начале процесса модернизации представляли собой общества с развитыми городами, сильным и готовым бороться за свои права городским населением, и прежде всего буржуазией.

Крестьянство и аристократия в этих странах напротив были ослабленными, не способными на организованное и длительное сопротивление.

2. В Германии и Японии буржуазия была слабой, нуждающейся в поддержке недовольной части аристократии и чиновничества.

Крестьянство же в этих странах при всей его многочисленности и трудностях существования — не обладало зарядом революционности и стремлением к решительным действиям.

3. Россия и Китай на закате аристократических режимов характеризовались слабостью развития капиталистических отношений, вырождением правящих элит.
 

Зато истерзанное войнами и склонное к бунтам крестьянство обладало мощной революционной энергией. Оно вполне было способно разрушить существующие режимы под руководством узкой пролетарско-интеллигентской прослойки, вооружённой идеологией построения нового общества.



Ленин и Троцкий.


Одним словом, либеральный путь развития возможен там, где сильна буржуазия. Причем сила ее должна быть настолько велика, чтобы не нуждаться в союзниках.

Фашистский путь открывается там, где смыкается слабая буржуазия и сильная, перешедшая к активной коммерческой деятельности аристократия, чиновничество, средние городские слои.

Они осуществляют революцию «сверху», опережая, а то и подавляя зреющий бунт пролетариев и беднейшего крестьянства.

Антидемократизм фашизма тем и объясняется, что он выполняет функции инструмента подавления революции низов.

Коммунистический же путь общественной модернизации не представляет собой революцию верхов.

Он характерен для стран со слабой, недоразвитой буржуазией и выродившейся аристократией, но склонным к неповиновению крестьянством, направляемым радикальной частью городской интеллигенции, вооружённой марксистскими пролетарскими идеями.

Исходя из рассуждений Мура, хорошо видно, что либеральный путь развития для России ХХ века был практически нереален.

Если Англия в начале эпохи модернизации представляла собой развитую городскую цивилизацию, то в Российской империи в 1913 году в городах проживало лишь 15 процентов населения, да и города эти мало чем отличались от деревень с одноэтажными домиками и жителями, занимавшимися копанием на своих огородах.

В Российской империи, где тогда проживало 180 млн. человек, лишь 29 российских городов имели население, превышающее 100 тысяч человек. Миллионниками были только Москва и Санкт-Петербург.

А ведь к тому времени в Англии, например, города с населением более 100 тысяч человек составляли половину от общего числа британских городов.

Вполне очевидно, что капитализм бурно развивается преимущественно в больших городах, где люди разобщены, оторваны от традиций, предоставлены самим себе, а значит, существуют предпосылки для развития частной инициативы в самых разных областях — от техники до торговли. Здесь наиболее активна политическая деятельность.

Во всяком случае, именно так обстояли дела на Западе в начале минувшего столетия.


В России была совершенно иная ситуация.

Страна, где 85 процентов населения — крестьяне, по определению не могла быть развитой капиталистической страной с сильной буржуазией и пролетариатом.

При этом значительное количество городских рабочих на деле были крестьянами, которые отправлялись в города на сезонную подработку, а к посевной возвращались в деревню.

По переписи 1897 года около 40 процентов российских «горожан» принадлежали к крестьянскому сословию.

Да и российский капиталист был зачастую тот же патриархальный купец. Он совсем не был похож на европейского буржуа с его протестантской этикой и духом предпринимательства.

При этом значительное число уральских и сибирских старообрядцев-заводчиков на самом деле не являлись даже частными собственниками. Их заводы и капиталы были лишь на них записаны, а принадлежали старообрядческим общинам.

К началу Первой мировой войны доля иностранного капитала в российской промышленности составляла 47 процентов, а в таких областях, как горнодобывающая промышленность западным компаниям принадлежала куда более значительная доля — до 66 процентов.

На знаменитом Путиловском заводе из 32 коммерческих директоров — 21 был немец. Немцами были 60 процентов рабочих, а финансовый контроль над заводом осуществлял французский банк «Унион паризьен».

В сфере высокотехнологичных производств положение было еще хуже. 90 процентов электротехнических предприятий России начала ХХ века были собственностью немецких компаний.

Царское правительство понимало, что Россия нуждается в своей национальной буржуазии, и потому стремилось всячески ее поддерживать на законодательном уровне.




Но оборотной стороной этого протекционизма явилась зависимость русской буржуазии от государства, ее слабость и несамостоятельность. Отсюда и нежелание каких-либо кардинальных перемен в стране.

По опыту Русской революции 1905 года Ленин понимал это, потому и не нашёл общего языка с лидерами меньшевиков, которые выступали за союз социал-демократов с русской буржуазией, утверждая, что в условиях буржуазно-демократической революции именно буржуазия должна выступать центральной движущей силой.

Да, по Марксу буржуазия должна была выступать в качестве таковой, но русская буржуазия оказалась не на высоте положения. Она встала на сторону самодержавия.

Ленин, определяя опорные точки в деятельности большевиков, точно и вовремя подметил, что «в русской деревне появился новый тип — сознательный молодой крестьянин».

Приезжая в город на сезонные заработки, он общался с забастовщиками, читал газеты, а потом дома рассказывал крестьянам о событиях в городе, агитировал их к борьбе против крупных землевладельцев, попов и чиновников.

Инфантильное поведение русской буржуазии в лице ее политических представителей сразу же проявилось после февральских событий 1917-го.

Вместо конкретных действий профессора, знаменитые адвокаты, думские «цицероны» произносили пламенные речи, писали умные брошюры, заседали в бесчисленных комиссиях и комитетах.

Уехавший затем в эмиграцию лидер кадетов В.Набоков с горечью признавал эту политическую импотенцию либералов:
 

«В первое время была какая-то странная вера, что все как-то само собой образуется и пойдет правильным организованным путем…

Имели, например, наивность думать, что огромная столица со своими подонками, со всегда готовыми к выступлению порочными и преступными элементами, может существовать без полиции или с такими безобразными и нелепыми суррогатами, как импровизированная, щедро оплачиваемая милиция, в которую записывались и профессиональные воры, и беглые арестанты.

Аппарат, хоть кое-как, хоть слабо, но все же работавший, был разбит вдребезги. И постепенно в Москве и Петербурге начала развиваться анархия».
 

Следует заметить, что то же наблюдалось и в годы Гражданской войны, так как белое политическое руководство состояло из тех же буржуазных либералов и правых социалистов.

Кадет Н.Астров с горечью писал:
 

«Ни одно из правительств (белых) не сумело создать гибкий и сильный аппарат, могущий стремительно и быстро настигать, принуждать, действовать и заставлять других действовать.

Большевики… бесконечно опережали нас в темпе своих действий, в энергии, подвижности и способности принуждать».
 

В патриархальной, крестьянской России буржуазные либералы выглядели просто смешными с их рассуждениями о конституции, народном представительстве и суверенитете нации.

В этой связи уместно напомнить анекдот поры восстания кучки поборников демократии — декабристов: «Россия смеялась, узнав, что взбунтовавшиеся солдаты думали, что Конституция — это имя жены царевича Константина».

Примерно то же самое происходило в головах крестьян, слушавших кадетских ораторов во время избирательной кампании в Учредительное собрание.

Да чего греха таить. Либералы в Восточной Европе до сего дня находятся в цивилизационном диссонансе со своим народом, истинные чаяния которого так и не хотят понять и принять.

Подводя некий итог нашим рассуждениям, можно сделать вывод, что либеральный путь развития в Российской империи после февраля 1917 года был практически невозможен.



Дни революции. Баррикады на Литейном.


Следует заметить, что в значительном количестве стран периферии тогдашнего капитализма, таких же аграрно-индустриальных отсталых обществах, был реализован именно фашистский сценарий модернизации.

Возьмем, к примеру, Италию.

Италия пред приходом Муссолини была страной, главным образом, аграрной.

Земледельческого населения в ней было вдвое больше, чем связанного с промышленностью — 10 млн. человек против 5 млн.

Итальянская демократия, давно лишенная древних традиций, не без труда справлялась с социальными противоречиями.

Но почти то же самое можно сказать о социальном статусе России как крестьянской страны и русском парламентаризме, который с самого своего возникновения в 1905 году был и вялым и беззубым.

Будучи освобождённым по иронии судьбы от диктата самодержавия, он вообще показал свою недееспособность. Неслучайно Колчаку пришлось избавиться от понаехавших депутатов Учредительного собрания, которые лишь выясняли отношения и вносили сумятицу.

Наконец, характеристика итальянской буржуазии мало отличалась от того, что Ленин писал о русской, так как итальянская буржуазия проявляла и социальную, и моральную неподготовленность стать гарантом государственного порядка.

Но одно очень важное, даже ключевое отличие все-таки было.

Итальянское крестьянство имело довольно-таки большую прослойку зажиточных фермеров — своеобразных «кулаков» и близких к ним более или менее благополучных индивидуальных собственников или арендаторов земельных наделов.

Согласно данным 1911 года, вместе они составляли более 5 миллионов человек, тогда как сельскохозяйственных батраков было значительно меньше.

Этим Италия напоминала Германию, где в 1930-е годы, перед приходом к власти нацистов, доля богатых крестьянских хозяйств составляла 35 процентов, а бедных — 25.

И этим обе названные страны отличались от России и Китая, где количество зажиточных крестьян перед революционными потрясениями было всего 4 и 6 процентов соответственно.

Именно бюргерство в городах и средние слои деревни вкупе с городскими служащими и составили социальную базу фашизма.

Это признают практически все исследователи от марксистов до либералов.

Хорошо понимали это и сами фашисты и им сочувствующие.

Французский поклонник Муссолини К.Эймар писал:
 

«Фашизм — это… восстание среднего класса против национального распада».
 

России, можно сказать, в определённой мере повезло — она успешно провалила реформы П.А.Столыпина.

Как известно, её целью было разрушение крестьянской общины и создание прослойки крестьян-фермеров, которые стали бы опорой царского режима в отличие от общинников, которые имели склонность к бунтам еще во время аграрных волнений 1902—1903 годов, а затем и в революцию 1905 года.

Однако в европейской части России лишь 10 процентов крестьянских хозяйств повелось на посулы зажиточной жизни и образовало хуторские хозяйства.

Реформа, к тому же, способствовала сплочению бедноты вокруг общины, которая стала ударной силой в революции 1917 года в деревне.

Ленин признавал, что Декрет о земле был лишь констатацией факта. Ведь к октябрю 1917 года крестьяне-общинники уже экспроприировали практически все помещичьи земли и поделили их между общинами. К вождю ходоки приходили с наказами ни в коем случае не раздавать землю в частную собственность.


Исходя из вышеизложенного, нетрудно догадаться, как бы повернулось колесо истории, если бы реформа Столыпина имела успех, и кулацкий слой в российской деревне оказался многочисленным, крепким и жизнеспособным.

Во всяком случае, с учётом славянской привычности к твёрдой руке, она либеральной и коммунистической не стала бы наверняка.

Шанс повторить немецкий вариант 30-х годов был бы очень велик, поскольку Столыпин ничего не выдумал сам. Он брал за образец прусский путь капитализации сельчан и хотел создать в русской деревне класс «крепких хозяев», которые противостояли бы лавине крестьянской и городской «интеллигентской» революции.

В Германии, а также в Италии и Испании так все и сложилось — к концу 20-х годов в деревне там окончательно господствовали кулак и середняк, а в городе преобладали средние слои — служащие, ремесленники, торговцы, настроенные консервативно.

Именно поэтому коммунистической революции там не случилось — народ выбрал Муссолини, Франко и Гитлера.

Схожая судьба ждала бы и Россию, так как столыпинщина объективно готовила социальную базу русского фашизма.

Неслучайно известный политик-черносотенец Василий Шульгин называл Столыпина «предтечей Муссолини».


Любопытен вопрос, а кто же сыграл бы роль русского дуче?

Ответ на этот вопрос можно поискать, ознакомившись с эволюцией русской белой эмиграции.

Если в старшем поколении эмигрантов было немало деятелей с либеральным мировоззрением — Милюков, Набоков, Керенский, то среди эмигрантской молодежи был очевиден явный интерес к итальянскому фашизму.

Представители же второго поколения эмигрантов — «нацмальчики», будущие «энтээсовцы» — были близки к фашистам и нацистам до неразличимости или прямо объявили себя русскими фашистами и национал-социалистами, как Константин Родзаевский — создатель зарубежной русской фашистской партии.

Впрочем, даже неудача реформы Столыпина полностью не закрывала России фашистский путь развития.

Не появись на политической сцене Ленин и большевики, крестьянская революция захлебнулась бы.

И тогда к власти пришла бы единственная дееспособная сила — белые военные диктаторы вроде Колчака или Врангеля.

Трансформация их самих, либо фигур из их ближайшего окружения в русских фашистов была бы лишь делом времени.

Ведь политическим наставником Константина Родзаевского являлся не кто иной, как бывший член правительства Колчака Георгий Гинс, а одним из руководителей врангелевского Российского общевоинского союза был генерал фон Лампе. В годы Второй мировой войны он активно сотрудничал с нацистами и вошёл в 1944 году в состав власовского Комитет освобождения народов России.



Генерал Врангель среди кубанских казаков.


Однако такой развязки в России не случилось.

Большевики не только победили, но и провели в России успешную модернизацию, приняв страну с сохой и оставив ее с современной промышленностью, космическими кораблями и атомным оружием.

Учитывая русский менталитет, образ жизни и бытовое раздолбайство, фашизм, несомненно, привёл бы Россию к краху.

Следует иметь также в виду, что Россия, в отличие от Италии, Испании, Японии, — многонациональная страна.

Фашистская идеология, построенная на доведенном до психоза национальном эгоизме, для многонациональной страны — могила.

В Российской империи к 1914 году проживало лишь 44 процента великороссов, поэтому русский национализм был не той идеологией, которая могла спаять воедино столь лоскутное в этническом отношении пространство.

Ведь Гражданская война показала, что именно идеология русского национализма, взятая на вооружение белыми правительствами, отпугнула не только «самостийных» украинцев, но и народы Кавказа, татар с башкирами.

Последние тут же почти в полном составе перебежали к большевикам, стоило Колчаку заявить, что никаким национальным автономиям после победы над большевиками не бывать.


Особого внимания при таком развитии событий заслуживает решение «еврейского вопроса».

Тот «мягкий» вариант образования на Дальнем востоке еврейской автономии, а затем создания в Палестине государства Израиль, куда уехало большинство евреев, был бы неосуществимым в принципе, так как черносотенцы, как известно, были крайними антисемитами.

Да и на совести белых армий также многочисленные еврейские погромы.

Самый известный философ «белой идеи» Иван Ильин в своей статье «Национал-социализм. Новый дух», написанной в 1933 году, сразу после прихода Гитлера к власти, зная о начавшейся дискриминации и травле евреев Германии и о возмущении этим за границей, защищал гитлеровцев:
 

«Я понимаю их душевное состояние; но не могу превратить его в критерий добра и зла, особенно при оценке и изучении таких явлений мирового значения, как германский национал-социализм. Да и странно было бы, если бы немецкие евреи ждали от нас этого. Ведь коммунисты лишили нас не некоторых, а всех и всяческих прав в России; страна была завоевана, порабощена и разграблена...»
 

Поскольку руководство Октябрьской революцией и её карающих институтов было в основном еврейским, то нетрудно себе представить, как бы развивались события, имей белое движение шанс на победу.


Отсюда вытекает еще один важный вывод.

Не победи в России социалистическая революция и пойди огромная страна в начале ХХ века по пути фашистской модернизации, она неизбежно стала бы союзницей Гитлера, Муссолини и Франко.

Наконец, фашистская модернизация России оказалась бы, вероятнее всего, гораздо менее радикальной и глубокой, чем коммунистическая.

Сомнения в том нет, поскольку и Италия, и Испания, превратившиеся при Муссолини и Франко из аграрных в индустриальные страны, всё равно не достигли высот. Они так и остались периферийными сегментами мирового капитализма.

Лишь немецкая модернизация оказалась более внушительной, поскольку у нее был хороший задел еще с кайзерских времен.

Таким образом, альтернативой советскому пути были бы националистическая истерия, развал империи, «русский холокост», «белый террор» и «белый ГУЛАГ», а также соучастие России в преступлениях гитлеризма.

Об этом следует помнить тем, кто желает вычеркнуть из истории нашей страны социалистический период и видит в большевиках лишь губителей народа.