Интуиция и здравый смысл подсказывает, что распространение коронавируса менее опасно для мира, чем рост агрессивных эмоций в русскоязычном постсоветском пространстве. Уже очевидно, что вирус сам по себе не уничтожит все человечество. Привычному порядку в мире больше угрожает передающийся по цепочке и нарастающий хаос власти в Беларуси, Украине, России и далее везде, где власть мыслит «по-русски», борясь с «растущим вражеским окружением». Очевидно, что в ближайшем будущем смертность от коронавируса и обеднение из-за эпидемии будет ниже, если власть стабильно сможет обеспечить медицинскую и социальную помощь нуждающимся. Значит, в условиях близкой опасности сменяемость власти рискованна, не нужна и даже вредна?

Очевидно, что человеку всегда интереснее обстоятельства, которые непосредственно затронут его лично. Поэтому старшему поколению интереснее ближние перспективы собственной жизни, а молодежи важно смотреть и в будущее, в котором им предстоит еще долго жить. Иногда старшее поколение в ущерб себе может поддержать интересы молодых и согласиться на долгую перестройку общества. Но для этого лидеры должны разъяснять обществу сложные вопросы, которые далеко не для всех актуальны. Поэтому стареющим лидерам проще строить разговор с обществом на простых и конкретных текущих вопросах.

О чем говорить, если в Беларуси все ясно — плохие мешают жить и должны немедленно отступить, давая возможность хорошим спасти мир от опасности. Но как мы определим — кто в ситуации нарастающей радикализации отношений хороший, а кто плохой? Вот просто так все желающие пойдут и проголосуют? Или власть должна обеспечить правильность результатов голосования? А может быть голосование вообще лишняя, непонятная и многих раздражающая затея?

Я, как гражданин постсоветской страны Евросоюза, участник рижских баррикад 1991 года, человек, 32-ой год состоящий в партии некоммунистической направленности, не одобряю действия Лукашенко, Путина и их сторонников, а очень близкий мне друг из Беларуси, которого я знаю 47 лет, поддерживает намерения Лукашенко, так как боится возможного хаоса и насилия. Именно этот друг мне прислал видео с мнением общественного деятеля Белоруссии Петра Шапко. Мнение на видео высказано очень ясно, честно и убедительно.

Петр Шапко считает, что:

1. У протестного движения в Белоруссии ничего и не могло бы получиться и теперь оно «видоизменяется, становится более радикальным и, соответственно, менее многочисленным».
2. «Возмущают российские какие-то телеканалы, которые начали нам озвучивать цифры 100 тысяч, 200 тысяч (протестующих). Это маркер некой ангажированности и продажности определенных СМИ».
3. «Вчера (25 октября 2020 г., после истечения срока ультиматума Светланы Тихановской) ничего особенного не произошло. Мы ожидали — было какое-то волнение, предчувствие чего-то. Ожидали даже терактов или еще чего-то, более агрессивного, более страшного. День был такой, к которому уже привыкли — не первое воскресение так проходило. Сегодняшняя (26 октября) забастовка тоже оказалась, мягко говоря, несостоявшейся. Наверное, было несколько сотен человек, которые не вышли на работу на госпредприятиях. На миллионы работников это абсолютно несущественное количество людей. Были частные малые либо средние компании, которые объявили выходной день. Но это тоже повлиять ни на что не может — вообще ни на что! Вообще незаметно это все прошло.»
4. «У них (протестующих) нет ничего, по большому счету, кроме ярости и злости и ненависти к конкретному лицу — президенту (А. Лукашенко)».
5. «Потихоньку, все больше и больше высказываний в их (протестующих) среде идет о том, что кто не с нами, тот против нас, если эта биомасса не выходит с нами на улицы, то это лукашисты. Потихоньку радикализация начинает проявлять себя фразами типа «все вон из страны!» и «кто не с нами, тех выгоним!».»
6. «Чем дальше ситуация продолжается, тем больше у них (протестующих) перепады в эмоциях идут от отчаяния к ненависти, к ярости. На самом деле довольно опасное состояние, в котором люди легко могут идти на необдуманные поступки, которые в будущем на всю жизнь могут их покалечить и фактически уничтожить. Надо понимать, что уже идут судебные процессы и будут реальные сроки.»
7. «Они (протестующие) находятся в иллюзорном мире, они все время в каком-то будущем, они не смотрят на то, что сейчас, в данный момент, в какой точке они находятся, что вокруг них происходит.»
8. «Очень много в протестном движении в первое время было именно людей про-русских, про-российских, которые после того, как эмоции остыли немножко, начали соображать, что вот — Польша, вот — Америка, вот -Евросоюз… До них стало доходить, что они могут добиться противоположного той цели, которую они перед собой ставят. Был большой отток. В первые дни после выборов очень много людей выходило не против Лукашенко даже, а против насилия.»
9. «Никто опросы не проводил, ни у кого нет цифр конкретно — кто и за что выходит. И на сегодняшний день протестные массы не дали ни себе, ни окружающим людям ни одной идеи — за что они выходят. Против чего — все понимают. К чему ненависть испытывают — все понимают. А вот что они любят и за что — не понимает никто, включая их самих. Какое будущее они хотят для Белоруссии, чего они конкретно хотят В БУДУЩЕМ? Понятно, что в краткосрочной перспективе они хотят перевыборов и другого президента.»
10. «Абсолютно ясно, что сейчас с каждым днем они (протестующие) наносят не просто психологический и моральный, но и материальный ущерб нашему народу, нанося этот ущерб государству.»
11.  «Они (протестующие), как сектанты буквально, одними и теми же словами, одной и той же интонацией отвечают всем, кто пытается их вывести на диалог и поговорить, что, ребята, давайте сначала подумаем, а потом будем делать.»
12. Кураторы сети протестного движения и их боссы из заграницы «несомненно имеют целью радикализацию (ситуации в Беларуси), несомненно довести до пролития крови и создать гражданский конфликт, желательно, развязать гражданскую войну. Это однозначно!»

И вот после всей подробной характеристики целей и мотивов действий протестующих Петр Шапко формулирует совершенно ОЧЕВИДНУЮ СУТЬ ПРОТИВОСТОЯНИЯ, определяющую гражданское противостояние во всех русскоязычных постсоветских государствах:

1. «Надо понимать, что Белорусия это страна силовиков. У нас огромное количество не просто силовиков, но и отставных офицеров, сержантов, прапорщиков и т. д. Это определенный склад и характер общества. Во-вторых, у нас крепкая и сильная власть, которая не проявляет слабости. А все технологии цветных революций построены на проявлении слабости и предательства. В силовом блоке пока мы не видим явных предательств.»
2. «Врагов своего народа среди протестующих единицы. Это нужно понимать. Не десять тысяч — враги народа. Они (протестующие) просто не понимают — что делают. Убежденных, ненавидящих всех окружающих там несколько сотен. Остальные все… Я убежден, что пройдет год-два, они придут в себя и будут с удивлением вспоминать — как же так они странно себя вели и странно мыслили? Почему они не видели альтернатив, не видели других мнений?»

Что будет дальше в Беларуси? Продолжится вынужденное, ограниченное и оправданное насилие, так как надо ведь найти и обезвредить врагов народа — единицы или несколько сотен — это будет видно в ходе обезвреживания врагов. Потом надо будет найти и обезвредить «спрятавшихся под плинтусом» врагов — родственников и друзей врагов народа, которые из-за слабости характера сочувствуют предателям и угрожают изнутри государству силовиков. А когда белорусское государство очистится от слабаков и станет сильным, оно вместе с сильной Украиной и вооруженной ядерным зонтиком Россией будет диктовать свою суверенную волю другим государствам и всему миру. Разве это не прекрасно?

И теперь я просто обязан рассказать поколению 44-х летнего Петра Шапко о том, что хорошо знаю по личному опыту — как выглядят мысли и планы жизненного успеха молодого человека в сильном государстве силовиков.

В присутствии каждого русскоязычного советского школьника в классе хотя бы раз звучали слова из романа Н. Островского «Как закалялась сталь»: «Жизнь дается всего один раз, и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жег позор за подленькое прошлое». Часть юношества это услышала и задумалась о ценности предстоящей жизни.

Я родился в простой советской семье, в которой люди не имели высшего образования, высоких должностей и связей. Вся надежда жизненного успеха возлагалась на честный и упорный труд. Мать работала монтажницей на конвейере ближайшего завода. Помню свои школьные экскурсии на этот завод, изготовлявший электрооборудование для советских грузовиков и легковушек. Помню уставшую мать после долгой и нервной работы в конце срока сдачи плановой продукции — план почему-то выполнялся в последние дни и часы, а в счет выполнения плана изготовлялось оборудование подороже, чтобы быстрее выполнить план по показателю стоимости. После сдачи плана следовали несколько дней простоя конвейера в начале нового планового периода, так как не было деталей для сборки.

Руки монтажниц постоянно были в ссадинах — тяжело приходилось собирать автомобильное оборудование из некачественных или вовсе бракованных партий деталей. Детали те в 60-е годы изготовлялись на настоящих трофейных станках, отнятых у побежденных фашистских захватчиков. Фирменных запчастей к станкам не было, поэтому заводские умельцы обходились подручными средствами. Военпред (военный представитель на невоенном заводе) всегда отбирал лучшие партии деталей для оборонного заказа. Платили за однообразный, нервный и тяжелый труд сравнительно мало. Жилье, в котором наша семья остро нуждались, завод предоставить не мог — квартирная очередь растянулась на непредсказуемые десятилетия. Мать была ударницей социалистического труда, кавалером ордена «Трудовой славы», членом коммунистической партии Советского Союза, но даже после 20 лет работы на заводе ее квартирная очередь еще не подошла. Я рано понял, что перспектива заводской жизни не греет сердце.

С детства я постоянно слышал, что живу в великой, могучей и свободной стране, поэтому сам могу выбирать свое будущее. На что достойно потратить предстоящие годы? Какие подсказки государство силовиков давало русскоязычному юноше? На какое занятие был устойчивый, престижный и очевидный с детства спрос? Мое детское восхищение вызвал роман Б. Полевого «Повесть о настоящем человеке» — о Герое Советского Союза летчике А. Маресьеве, который был сбит в бою с фашистами, потерял ноги, но смог на протезах вернуться на фронт в истребительную авиацию. Я захотел стать военным летчиком.

На территории стадиона, куда я ходил в детскую спортивную секцию, проводилась строевая подготовка войск к майскому параду (тогда парады проводились не в День Победы, а в Международный день солидарности трудящихся — 1 мая). После спортивной тренировки все мальчишки с восторгом маршировали рядом со строем солдат под захватывающие звуки «Марша авиаторов». Это был незабываемый восторг, пьянящее ощущение весны и мальчишеской причастности к великой силе. В перерывах офицеры давали мальчишкам подержать парадные шашки, а солдаты давали пощелкать автоматами. Мальчишеское сердце летало в груди от счастья. Я даже додумался написать на бумажке свой адрес и вручил его одному из солдат. Мы обменялись несколькими письмами. Трудно представить — о чем мог писать латышский мальчик Виестурс Аболиньш солдату Джавдерову Валерке (так подписывал письма солдат). О существовании разных этносов я тогда догадывался по ошибкам в солдатских посланиях, но не считал это важным для жизни.

В то время один умный еврейский мальчик в моем классе как-то сказал: «Всем хороша Рига, только войск много!» Эта мысль меня поразила наповал: оказывается, что города можно сравнивать между собой и войск в городах бывает много или мало. Это стало «открытием мира», словно кто-то бы сказал — всем хороша Солнечная система, только кобальта в ней много. Это был совершенно другой уровень мышления, не характерный для моей семьи.

Мы, мальчишки, родившиеся 9 лет после войны, в детстве играли в старых окопах, подбирая гильзы, монетки со свастикой и патроны. Мы обожали играть в войну, носясь по пригородному лесу и «стреляя» сосновыми шишками. Война для нас была приключением и развлечением. В 13 лет я прочитал в газете, что началась арабо-израильская война. Это мне показалось радостный новостью, так как где-то там, далеко, началось настоящее Приключение. Я с сожалением подумал о том, что война быстро закончится, ведь евреи не смогут воевать — тут я вспомнил троих одноклассников, представлявших печальное зрелище на уроках физкультуры.

Потом пришло время готовиться к взрослой жизни — всех мальчишек моего класса взяли на первичный учет в военкомате. Спросили при этом — кто хочет в военное училище? Желающим показали список военных училищ. Я выбрал лучшее — Ворошиловградское (Луганское) высшее военное авиационное училище штурманов, готовившее специалистов для морской авиации — ведь там можно было сразу стать военным, летчиком и даже моряком! Медкомиссия в военкомате заключила, что у меня небольшая близорукость, допустимая для военного училища, но неприемлемая для летного состава. Моя карьера военного летчика рухнула, смысл дальнейшей жизни и школьной учебы пропал.

К счастью, на ближайших летних каникулах от всех школьников требовалось прохождение 48 часов трудовой практики. Предлагалась возможность поработать на упоминавшемся заводе автомобильных электроприборов. Отчаянное самолюбие подстегнуло искать другие варианты трудовой практики. Я пытался устроиться юнгой на колхозный рыболовный траулер, но случайно был приглашен в военно-морскую гидрографию — экспедиции требовались мальчишки для вспомогательных работ. Меня взяли работать на катер, где один из старших коллег рассказал о профессии океанолога. Жизнь обрела неожиданный дальнейший смысл. После школы я поступил на заочную учебу в ленинградский ВУЗ.

Срочная служба в армии для меня не стала проблемой — в сержантской школе связистов учиться было интересно. Я даже участвовал в военном параде в своем родном городе. Это было незабываемое чувство — ехать по родным улицам с автоматом в руках в военном грузовике с орудием на прицепе. Дальше была довольно скучная служба в мотострелковой части в отвоеванном у нацистской Германии городе Калининграде. Я впервые увидел заросшие развалины разрушенных войной чужих городов бывшей Восточной Пруссии. В потрясенной мальчишеской душе шевельнулось чувство жалости.

Но война снова предстала в заманчивом виде — наш командир взвода, человек комсомольского возраста, сразу после военного училища побывал в Анголе. Вернулся он из загранкомандировки вполне довольным. У него была кооперативная квартира и автомобиль «Волга». Подробностей его командировки я не знаю — скорее всего, в Африке мой командир взвода «не был» (сегодня присутствие «их-там-нет’ов» за границей уже никого не удивляет). Было очевидно, что война для удачливого молодого человека является выгодным и интересным приключением.

Поэтому я с воодушевлением воспринял свою последнюю настоящую боевую тревогу. За время моей службы такие тревоги были три раза. В двух первых случаях тревога объявлялась из-за побега вооруженных солдат-срочников. А в третий раз, в октябре 1973 года, все было по-настоящему — машины полка выстроились на плацу, вооруженные экипажи сидел внутри и ждали команды выдвигаться в походную колонну. Несколько часов никто не объяснял происходящее. От скуки я ловил «музычку», крутя ручки своей радиостанции. Вдруг диктор стал читать новости — оказалось, что израильские агрессоры внезапно напали на арабские страны и войска НАТО по этому поводу приведены в повышенную боевую готовность, а в войсках миролюбивого Советского Союза повышенная боеготовность не объявлялась. Тогда я запомнил, что война — это не только приключение, но и самоуверенная лихая ложь в лицо врагам даже в мирное время.

Такая война мне нравилась, а оставшиеся месяцы срочной службы казались скучными. Поэтому я вскоре написал рапорт командиру части с просьбой отправить меня на войну с Израилем. Ответа на рапорт не было. Не смейтесь — я честно рассказываю, как мыслил простой молодой человек в сильной стране силовиков.

Жаждущим войны идиотом я был до 36 лет — до той поры во мне радость вызывали парады советской боевой техники на Красной площади. Как-то внезапно в парадах перестали участвовать огромные межконтинентальные ядерные ракеты. В трансляции парада 1989 года даже подчеркивалось, что эти ракеты у СССР по-прежнему есть, но на парад их не берут. Популярная газета «Аргументы и факты» объяснила, что перевозка каждой ракеты на парад и обратно на место базирования обходится в сумму, достаточную для постройки типовой современной школы.

Но на параде 1990 года снова появилось шесть (!) межконтинентальных ракет стратегического назначения.  Диктор гордо комментировал, что «мощность двигателя такой ракеты не меньше, чем мощность крупной электростанции», а каждая ракета несет «ядерный заряд большей силы, чем все бомбы и снаряды, разорвавшиеся в прошлой войне». И в этот момент я задал себе вопросы:

1. Знают ли враги, что такие ракеты в моей миролюбивой стране есть?  
2. Почему эти ракеты показывают на параде именно тогда, когда в моей стране мыло, сахар и водка продаются по талонам, а любые мясные, рыбные и молочные продукты вообще редко бывают на прилавках?
3. Как наличие гигантских ракет на параде связано с отсутствием элементарных потребительских товаров в магазинах? Ведь ракеты были нужны только для защиты мирного строительства коммунизма, а коммунизм мы решили больше не строить.
4. Кому силовики показывают эти свои ракеты — нашим бывшим врагам-капиталистам? Но мы ведь перестали строить коммунизм во всем мире и у нас больше нет классовых врагов. Возможно, силовики показали свои ракеты таким, как я, намекая, что, мол, строить коммунизм и кормить своих силовиков ты, жалкая тварь, будешь всю жизнь!

Я решил, что советские силовики меня недопустимо унизили, пугая ракетами. На следующий день я, старший лейтенант запаса, написал рапорт районному военному комиссару о том, что мои политические убеждения, которые у меня к 36 годам уже появились, не позволяют выполнять приказы Министерства обороны СССР, находящегося в подчинении коммунистической партии СССР. В 1991 году мои пути с государством силовиков мирно разошлись, и я ни разу не пожалел об этом, несмотря на все пережитые трудности экономических перемен.

В постсоветской жизни я, инженер-океанолог, выбрал занятие социологическими и маркетинговыми исследованиями. Мне было важно понять, как живет и самоорганизуется общество, как работает рыночная экономика, как мыслят потребители, предприниматели, избиратели и политики. Представление об этих процессах связано с безопасностью общества и мирного государства не-силовиков. Я несколько лет изучал отношение общества к Евросоюзу и НАТО — во многом самостоятельно разрабатывал исследование и анализировал результаты. В связи с этим исследованием у меня была возможность в составе делегации побывать в штаб-квартире НАТО, послушать руководителей структур и самого генерального секретаря в его рабочем кабинете. Для себя я сделал вывод, что НАТО по своей сущности не является объединением стран, управляемых силовиками, так как политикам этих стран непросто говорить с обществом о финансировании вооружения. Помогает в решении проблем финансирования НАТО страх, который народы стран не-силовиков испытывают перед «определенным складом и характером общества» стран силовиков. И бесстыдная подлость выражается в том, как страны силовиков, словно врагам, лгут в лицо своей молодежи, что в их стране власть принадлежит не силовикам, а народу.